Казачьи истории

Алексей Михайлович Павлов

 заслуженный работник культуры РСфСР, член Союза журналистов СССР, старший редактор краевой научной библиотеки имени А. С. Пушкина. Автор ряда очерков о кубанских революционерах и участниках гражданской войны, занимается также историей города Краснодара.

к содержанию раздела

Письмена на камне

Ученый мир Европы еще ничего не ведал о Розеттском камне, его загадочных письменах, их будущей дешифровке, а на южных границах крепнущего российского государства обнаружился такой мраморный памятник с древнерусской вязью, который сразу же открыл главные свои тайны и народу российскому добавил немало престижа.

... Когда после десятидневного плавания 25 августа 1792 года гребная флотилия бывших запорожских казаков, теперь черноморцев-переселенцев, пристала к таманскому берегу вблизи старинной, полуразвалившейся крепости Фанагория, вся эта почти четырехтысячная масса людей вздохнула с облегчением: — Прибыли.

Вместе со спутниками повторил эту фразу и бригадир капитан первого ранга Павел Пустошкин, совершивший морской переход на парусной бригантине «Благовещение». Как доверенное лицо центрального правительства и высших чинов Таврической области, Пустошкин сопровождал казаков на их новое место жительства, в пределы Тамани и Кубани, на пожалованные земли. И, понятно, по чину и званию ему оказывалось должное почтение. Как только усатые молодцы с оселедцами на буйных головах обнаружили у входа в одну из солдатских казарм мраморный монолит с непонятными начертаниями букв, так о той находке немедленно сообщили уполномоченному грамотею. По его указанию камень был тщательно очищен, его кантовали так и эдак, дабы прочесть древнерусский текст. Наконец слова выстроились в четкую смысловую цепочку: «В лето 6576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14000 сажен».

Только вот где Глеб мерил Керченский пролив, понять было трудно. Можно предположить, что измерение ширины пролива производилось не в самом узком месте с расстоянием 5—6 верст. Вероятно, оно шло по периметру от Фанагории (Тамани) до керченской горы Митридат или какого-либо иного пункта.

Казакам выпала редкая удача еще раз подтвердить славянскую исконность заселяемых ими земель, о чем красноречивое свидетельство несла в себе более чем семисотлетняя надпись на Тмутараканском камне.

Тмутараканское княжество существовало задолго до упомянутого Глеба. Особенно возвысилось при Мстиславе, который одно время по Днепру делил власть над Русью со своим братом, киевским князем Ярославом Мудрым.

Зимой 1793 года войсковой дьяк Егоров поставил в известность о находке признанного любителя и знатока старины графа А. И. Мусина-Пушкина. Последний тут же доложил о камне императрице Екатерине II. Одновременно просил академика А. С. Палласа осмотреть реликвию, а ее открывателей прислать подробные описания.

... Сама царица и высшая знать не слишком обременили себя существом дела. Их вполне удовлетворило уведомление П. Пустошкина от 29 апреля 1793. года, и тот рисунок камня, который он к нему приложил. По имеющимся архивным источникам известно, что камень отправлялся в Севастополь и его там осмотрел вице-адмирал Н. С. Мордвинов, а затем он был вновь возвращен на Тамань. По распоряжению высокого начальства камень установили на видном месте в Фанагории «с пристойным около него ограждением».

Позже, по сведениям историков, Тмутараканский камень увезли в Петербург, а взамен его водрузили мраморный столб с выше приведенным текстом, скопированным с оригинала...

«Батьки-атаманы»

С переселением бывших казаков-запорожцев на Кубань и основанием ими Черномории ревнители старых сечевых традиций многое делали для того, чтобы в Черноморском войске форма управления соответствовала прежнему казачьему уряду. А одним из его основ являлась выборность всех должностных лиц — начиная от кошевого атамана до самого последнего куренного писарька.

Атаманы в войске и куренях составляли главное начальственное звено в должностной иерархии. Как писал известный кубанский историк Ф. Щербина относительно положения войскового атамана, «он соединял в своей особе военную, административную, в известной мере духовно-административную и судебную власть, в военное же время пользовался правами диктатора».

На Кубани в отличие от прошлых лет в связи с добавлением двух куреней к традиционным тридцати восьми избиралось сорок куренных атаманов. Они были рангом пониже, но тоже с широкими полномочиями. К атаманской выборной элите примыкала многочисленная старшина — полковники, есаулы, сотники, хорунжий, которые к тому же почти все имели армейские офицерские чины подполковников, секунд-майоров, капитанов, поручиков, подпоручиков. В целом же высшая командно-административная казачья знать в просторечии именовалась «батьки», чем, кстати, они, родимые, и несказанно гордились.

На выборы куренных атаманов сходилось все «товариство» по месту его проживания. А кошевого атамана; надлежало избирать на войсковой раде (круге), в Екатеринодаре, полномочными делегатами всех куреней и войсковой старшины. Только вот в таком старозаветном исполнении указанные войсковые рады ни разу не состоялись.

Предводитель Черноморского войска Захарий Чепега оказался, собственно, последним из могикан, кто относительно с волеизъявлением рады был избран в кошевые атаманы. После его смерти 14 января 1797 года преемник Антон Головатый уже был назначен царем и именовался как войсковой атаман. Он так и не узнал о своем назначении ввиду кончины в том же месяце. По царскому рескрипту должность принял бывший войсковой писарь Т.Т. Котляревский. Он правил казаками до конца 1799 года, причем весьма худо, именно при нем произошел персидский бунт — в основном по его вине. Затем в войсковых атаманах ходили Ф. Я. Бурсак и Г. К. Матвеев. Каждый из постчепеговских и головатов-ских продолжателей принимал присягу, оттого их еще называли присяжными атаманами. Это касалось и куренных «батькив».

В отношении назначенного рескриптом Павла I Ф. Я. Бурсака буржуазный историк В. Потто умилялся, будто «при вступлении его в важную должность казацкого «батьки» соблюдены были все обычаи Сечи, принадлежащие отдаленнейшим ее временам».

Увы, автор выдавал желаемое за действительное. На самом деле все обстояло иначе. Роль войсковой рады свелась к прыти простой служанки, формальному одобрению «товариством» уже назначенного царем кандидата в атаманы, простому присутствию на церемонии подписания им присяжного листа.

Указом Правительствующего Сената от 30 сентября 1827 года в войсковые атаманы назначался герой Отечественной войны 1812 года полковник А. Д. Бескровный, а уже 2 октября его должность была переименована — из войскового он стал наказным атаманом.

Но вернемся к первопоселенцам. Если на войсковом уровне они практически лишались права самостоятельно решать вопрос о выборе атамана, то свою волю им не возбранялось проявить при избрании куренного начальства. Для этого ежегодно отводился день 29 июня —

празднование святых апостолов Петра и Павла. Собрания «товариств» проходили бурно, порой дело доходило до конфликтных столкновений.

Обычно в куренные атаманы попадали зажиточные старшины и казаки, принимавшие перед «товариством» присягу «на верность должности». Наиболее добросовестная их часть стремилась честно исполнять свой долг, своевременно реагировать на предписания войскового правительства, гасить споры между тяжущимися, хоть как-то содействовать бедноте в преодолении жизненных затруднений.

Однако большинство взлетевших к власти избранников быстро забывало нужду людей, проявляло к нижестоящим землякам высокомерие, притесняло их. Власть предержащие «батьки» заставляли рядовых казаков нести на кордонах за себя и своих родственников пограничную службу, бесплатно работать в своих хозяйствах, отбывать общественную повинность посыльных, пожарных и т.д.

Когда же кто-либо оказывал противодействие произволу, то тут же подвергался гонениям и наказаниям. Скажем, не пришелся по нраву казак Сидор Шароварь калниболотскому есаулу Ивану Гаркуше, и тот устроил ему экзекуцию: «затыкал... рот чоботами», избивал, грозился бросить в реку Ею.

Неограниченный диктат «батькив» распространялся даже на семейно-бытовые отношения. В краевом архиве хранится документ, в котором засвидетельствовано, как один из таких ретивых администраторов учил уму-разуму черноморца, виноватого, собственно, лишь перед своей женой.

В бумаге говорится: «И дабы он почувствовал хотя бы малый страх, приказал ему... лечь на землю, и когда он лег, то приказал человеку своему Трофиму... расплетенною плетью по ж... сверх свиты и штанов дать ударов двадцать».

Свои наихудшие качества многие «батьки-атаманы» проявили в ходе следствия по делу о персидском бунте. Выслуживаясь перед войсковым правительством, атаман Нижестеблиевского куреня П. Крикливый, Васюринского — И. Тарановский и другие встали на путь доносительства и лжи, своим сикофантским поведением всячески усугубляли положение подследственных казаков. Добровольный стукач Тарановский, прослывший взяточником

и самодуром, доносил в Екатеринодар войсковому есаулу М — С. Гулику для передачи сообщения в следственную комиссию: «В селении Васюринском жители делают весьма великое возмущение... к дальнейшему умножению бунта».

К счастью, имелись примеры и другого рода. Щербиновский куренной атаман Федор Махотка лично поехал в Екатеринодар и под свое поручительство вызволил шесть казаков, уже брошенных под стражу в карасунские тюремные ямы.

Еще более смело и безбоязненно защищал земляков, попавших под подозрения клевретов Котляревского, тимашевский куренной атаман Максим Лохагец. Когда у него стали домогаться назвать свидетелей по зачинщикам бунта, Максим с презрением бросил в лицо провокаторам:

— У меня нет таких свидетелей.

За отказ сотрудничать с войсковой верхушкой в грязном деле вышестоящая старшина приняла решение: «Послать указ и повелеть прописанного атамана Лоханца представить в сие правительство за караулом».

Социальное расслоение черноморского «товариства» продолжало нарастать.

Символы чести

Из дальних далей, от свободолюбивых пращуров, защищавших Киевскую и Великую Русь от нашествий чужеземцев, пришло к запорожцам глубокое уважение ко многим символам воинской чести. В более позднее время из польской и украинской лексики казаки переняли меткое немецкое словечко «клейнод» (драгоценность) во множественном его звучании — клейноды как собирательное определение коллективной чести и достоинства, персональной атаманской и старшинской власти. К клейнодам причислялись боевые знамена полков и сотен, войсковые, окружные и куренные печати, бунчуки, трубы, литавры, барабаны, булава кошевого атамана, полковничьи и старшинские перначи и трости, ленты на папахи и иные воинские регалии. Широкий их перечень предусматривался казачьим урядом, восполнявшим у запорожцев отсутствие воинских уставов. Все это у них было отнято в 1775 году, после упразднения Запорожской Сечи.

Через тринадцать лет, когда бывшие запорожцы уже как волонтеры, проявили бесстрашие, отвагу и сметку в войне.с Турцией, фаворит Екатерины II князь Г. А. Потемкин предпринял большие усилия, чтобы возродить их казачий уряд, создать новое войско верных казаков черноморских. 31 января 1788 года светлейший сообщил казакам о благоволении императрицы выделить черноморцам земли для воссоздания войска. Он определил себя великим гетманом этого войска, а заодно и казаком Кущевского (по другим источникам — Васюринского) куреня под именем Грицка Нечесы.

А земли действительно для них нашлись — сначала между Бугом и Днестром, затем на Кубани. Но речь не о том. Уже 27 февраля 1788 года, выполняя личное поручение князя Потемкина, прославленный полководец А. В. Суворов в торжественной обстановке вручал кошевому атаману Сидору Белому не только грамоту о поселении на бугско-днестровских землях, но и некоторые важные регалии, олицетворявшие преемственность казачьей чести.

— Вот вам знамя войсковое белое,— разворачивая и показывая казакам штандарт, приподнято, с вдохновением обращался боевой генерал к казачьей раде. — А я еще должен вручить вам малые знамена для куреней, булаву кошевого атамана и старшинские перначи. По умножению людей в войске станет прибывать и число ваших клейнод.

Спустя четыре с лишним года, жалуя черноморцев землями на Кубани и Тамани, подтверждая их казачий уряд, императрица Екатерина II один из пунктов своей грамоты сформулировала следующим образом: «Всемилостивейше жалуем войску Черноморскому знамя войсковое и литавры, подтверждая также употребление и тех знамен, булавы, перначей и войсковой печати, которые оному от покойного генерал-фельдмаршала и князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, по волей нашей, доставлены».

По переселении казаков на Кубань возвращенные войску клейноды обрели свое прежнее назначение. Как правило, хранились они в войсковой церкви. Но когда полки и сотни отправлялись в дальние боевые походы, их знамена, перначи и другие атрибуты войсковой чести выносились из екатеринодарского храма и занимали свое место в казачьем строю. После отправления молебствия и напутственных, речей, под бой барабанов, при развернутых штандартах колонны казаков во главе со старшинами проходили по площади, направляясь к выходу «з-крепости, Здесь завершалось их торжественное шествие и начиналось походное движение по заданному маршруту. Как тогда говорилось, воины «воспринимали путь свой». По завершении похода вся атрибутика воинской чести снова водворялась на хранение в церковь за исключением булавы, перначей и тростей, остававшихся у атамана и старшин для повседневного пользования в качестве атрибутов власти. У булавы и перначей короткая рукоять заканчивалась округлым головным утолщением с насечкой. Образцы подобных реликвий казачьего прошлого сохранились и в Краснодарском краевом музее-заповеднике.

У возрожденного войска теперь имелась своя печать. Она была весьма выразительна по исполнению. Плоский серебряный круг-полуовал с удлинением по высоте заметно превышал размеры нынешних гербовых печатей. На его лицевой стороне была выгравирована фигура черноморца в характерной одежде конца XVIII века — в свитке и широких шароварах, с круглой шапкой на голове, держащего в правой руке саблю, в левой — развернутое знамя. Рисунчатый казак обрамлялся текстом, литеры которого при оттиске своей белизной четко выделялись на темном фоне ободка. Легко читалось: «Печать коша войска верных казаков черноморских».

На Кубани казаки основали сорок куреней, объединенных в пять округов. В отличие от недавнего прошлого округа уже не назывались паланками, их статус предусматривал свои гербовые печати. Так, Екатеринодарский округ с центром в курене Васюринском заполучил печать с изображением казака, изготовившегося к стрельбе, Фанагорийский с центром в городке Тамань — с рисунком лодки, Бейсугский (центр в курене Батуринском) — плывущей рыбы, Ейский (центр в курене Щербиновском) — казака с ружьем на карауле, Григорьевский (центр в курене Калниболотском) — казачьего всадника на коне.

В некотором роде можно считать клейнодами аттестаты и свидетельства, характеризовавшие старшин и казаков по их участию в сражениях и отношению к воинскому долгу. К примеру, настоящую драгоценность несли в себе слова, которые были высказаны в адрес «явителя» аттестата — роговского казака Ивана Слызько уже по прибытии его на Тамань. В этом документе говорилось: «Иван Слызько вступил в сие войско в 1789 году и проделал оную (службу.— А. Я.)добропорядочно и беспорочно... В войну с Портою... поступал он мужественно, с неустрашимостью и усердием».

В 1797 году, когда Павел I основательно посягнул на-казачьи клейноды, очередной атаман, Т. Т. Котляревский, — тщетно взывал к нему возвратить былые запорожские! атрибуты, «правительство именовать по-прежнему кошем войска верных черноморских казаков», пожаловать ему войсковой бунчук и трости, «поелику сии привилегии были в войске Запорожском жалованными».

Царь вместо этого войсковое правительство превратил в войсковую канцелярию с назначением в нее правительственного прокурора, а 13 ноября 1798 года своим указоми вообще разделил все войско на двадцать казачьих полков. Тут уж и само назначение многих регалий изменилось!

На решения царя, несомненно, повлияли события персидского бунта в Екатеринодаре. Но и у самих участников похода из-за его плачевных результатов изменилось отношение к своим собственным клейнодам. Боевой офицер сотник 2-го полка Игнат Кравец, успешно выполнивший приказ по оборудованию в Ленкорани полевой батареи, при возвращении домой на реке Сабле на Ставрополье сопроводил торжественное прохождение под полковым знаменем перед строем Московского мушкетерского полка весьма нелестным отзывом о родном штандарте:

— Грош цена нашему знамени. Оно не принесло нам ни чести, ни славы.

В ходе следствия и суда по делу о персидском бунте «поношение знамени» вышло Кравцу боком. За недовольство бездарностью высшего командования и тяжким исходом экспедиции строевой подпоручик был разжалован в рядовые и сослан в Восточную Сибирь на каторжные работы.

В последующих военных кампаниях казаки-черноморцы с блеском проявили свое воинское мастерство, за что-им вручалось немало новых почетных регалий — от знамен и серебряных труб до знаков отличия на головных уборах.

С приязнью к черноморцам

Еще задолго до того дня, когда великий полководец- А. В. Суворов получил высочайший указ от 17 августа-1799 года «быть и писаться князем Италийским графом-Суворовым-Рымникским», он проделал огромную работу по укреплению и защите южных границ российского государства. И в период командования Кубанским пехотным корпусом, и позднее особым предметом его забот стала Кубань, передовой форпост России против османских завоевателей.

Возрожденный кош казаков-черноморцев еще до переселения с Днестра и Буга на новые земли в его лице нашел бескорыстного «батьку», который всемерно содействовал возрождению казацкой славы, приобщению наследников Запорожской Сечи к суворовским громким победам.

Именно он, Суворов, в разгар русско-турецкой войны 1787—1791 годов, по свидетельству известного кубанского историка Ф. А. Щербины, 27 февраля 1788 года вручил кошевому атаману Сидору Белому вместе с соответствующими документами «знамя войсковое белое, малые для куреней, которых, по умножению людей, прибавлять будет вперед, булаву атамана кошевого и другие перначи». Вскоре к этим клейнодам добавилась войсковая печать с изображением на ней казака в боевом снаряжении и надписью «Печать коша войска верных казаков черноморских».

Как только из небольшой горстки казачьих волонтеров выросла изрядная войсковая сила, Александр Васильевич постарался применить ее с максимальной пользой для Отечества. Из Кинбурна 21 мая 1788 года он затребовал прислать три канонерские казачьи лодки «с добрыми молодцами». Без промедления под командованием боевого старшины Саввы Белого к полководцу явились 120 храбрецов. В жарких морских и сухопутных сражениях черноморцы показывали беспримерную удаль и бесстрашие. Под Очаковом новый кошевой атаман Захарий Чепега направил в помощь А. В. Суворову восемнадцать боевых лодок. Исключительное мужество, отвагу и мастерство проявили казаки при штурме и взятии сильно укрепленной турецкой крепости и острова Березань, Очакова, Бендер — и других твердынь неприятеля.

Вершиной подвига чудо-богатырей А. В. Суворова и взаимодействовавших с ними казаков-черноморцев стали штурм Измаила и полный разгром его мощного турецкого гарнизона. В боевых действиях здесь принимали участие свыше шести тысяч черноморцев. Это и для них предназначался знаменитый приказ А. В. Суворова: "Сегодня — молиться, завтра — учить войска, послезавтра — победа либо славная смерть».

Ни декабрьский холод, ни ожесточенное сопротивление неприятеля — ничто не могло сдержать русских войной и их побратимов-казаков. Измаил пал. За проявленную доблесть А. В. Суворов повысил в званиях 500 казачьих офицеров, все участники штурма, в том числе черноморцы, удостоились особого знака «За отличную храбрость при взятии Измаила. Декабря 11 1790 года».

Последовавшее затем переселение черноморцев на Тамань и Кубань не ослабило внимания полководца к Боeвым соратникам. Будучи занят после окончания войны» размещением и обучением своих войск, Суворов пристально следил, как устраиваются черноморцы на пожалованных землях, не чинят ли им препятствий к выезду царские чиновники и крепостники-помещики, слетевшиеся в междуречье Днестра и Буга.

Не случайно же войсковой судья А. Головатый, уходя на Тамань с последней партией переселенцев из Слобод и оставляя там полномочным представителем войска есаула Федора Черненко с целью последующего выведения остатков казаков, по преимуществу сиромах, давал ему наказ в случае необходимости обращаться за содействием к негласному покровителю полководцу А. В. Суворову.

Когда в Хаджибее (Одессе) собралось более 700 человек казачьей голоты, прославленный военачальник помог им устроиться на работу в строящемся морском порту, а затем не без его участия удалось благополучно отправить их на Кубань.

Александр Васильевич с радушием и гостеприимством принял в Феодосии атамана 3. А. Чепегу в феврале 1793 года, совершившего туда поездку через Керченский пролив из Ейского укрепленного городка, где ему довелось зимовать с казачьими полками и большой партией переселенцев. Внимательно выслушав его, обещал всячески помогать перебазированию по морю оставшегося имущества черноморцев из Слободзеи.

Находившийся на Тамани по хозяйственным и военным делам А. А. Головатый 18 июля 1793 года сообщил атаману 3. А. Чепеге: «Уведомляю... что его сиятельство граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский 16 числа, в пятницу, был у нас в Тамани, обедал у меня и, часов с пять погостивши, обратно на ту сторону (в Керчь.—А. П.) возвратился».

Суворов с признательностью отзывался о вкладе черноморцев в успешное завершение кампании против турок, несколько раз вспоминал атамана Чепегу и передавал ему приветы. Он с большим удовольствием слушал музыку и песни бандуристов и цимбалистов, восхищался, как лихо отплясывали казаки «журавля» да «метелицу».

Весной 1794 года в Херсоне по просьбе Суворова звонари специально устроили пробу колокола, предназначенного к отправке для церкви черноморцев. Прослушав гудяшее медное чудо, полководец сказал: — Это им подойдет.

В 1794—1795 годах два пятисотенных полка черноморцев совершили далекий пеший переход и влились в войска, которыми командовал завоевавший их симпатии полководец. С одной стороны, миссия выпала неприятная — гасить вольнолюбивый порыв польских патриотов, но с другой — выполнять и положительную роль: ограждать интересы своего государства и спасать самих поляков от полного поглощения их нации отнюдь не добрыми западными соседями.

Казаки справились с возложенными на них задачами. За скорым возвращением домой последовало извещение А. В. Суворова о досрочном производстве в очередные воинские звания большой группы отличившихся офицеров-черноморцев. В списке был 51 человек. Капитанами стали полковые есаулы Иван Покотило, Степан Гаврин, из сотников в есаулы произведены Иван Летун, Григорий Кондрюцкий, из хорунжих в сотники Денис Бабич, Мартын Кравчина, Емельян Лихатский...

Любимец солдатских масс генералиссимус А. В. Суворов выказал черноморцам и еще немало знаков внимания.

Из боевого металла

Переселившись на Кубань, бывшие запорожцы, дети своего времени, не преминули отдать должное своему православному благочестию. Одной из их больших забот стало возведение церквей во вновь основанных куренях и поселениях. А какой храм без колокольного звона? Оттого сразу возникла необходимость обеспечить церкви Добротными колоколами

Вот здесь и решено было сотворить богоугодное чудо отлить звоны из боевого трофейного металла — пушек и мортир, отбитых казаками у турок в последней войне 1787—1791 годов. Почетное задание получил заслуженный старшина войсковой есаул Захарий Евстафьевич Сутыка. Прикинув, что выполнить его будет не просто, он, однако, молодецки поправил свой седой оселедец и решительно произнес:

— Зроблю, раз надо товариству.

Сутыка привлек к делу прапорщиков Машину и Сергея Кравченко, которые с его команды в августе 1793 года из Березани доставили в Херсон на переплавку и изготовление колоколов шестнадцать медных турецких пушек и одну мортиру. Самая большая пушка весила 121 пуд 30 фунтов, другая, поменьше,— 98 пудов. В целом вся выделенная казакам на переплавку матчасть трофейной артиллерии составляла около 890 пудов. Из них предстояло изготовить девять колоколов в весовом соотношении 50, 200, 100, 60, 30, 15, 7, 3, 2 пуда.

Поначалу возникло определенное затруднение: у литейщиков не оказалось олова, которое шло тогда по цене 25 рублей за пуд и которого на каждый пуд меди требовалось 6 фунтов. На покров в Харькове проводилась большая ярмарка, там и удалось восполнить возникший дефицит.

Херсонские мастера со всей ответственностью принялись за исполнение заказа. И, надо сказать, справились и качественно и в сжатые сроки. Самый главный колокол в 440 пудов они отлили 10 октября 1793 года, сопроводив литерной чеканкой, которая указывала на то, что колокол отлит в честь императрицы Екатерины II и «черноморских батькив», то есть атаманов. Второй колокол имел вес 220 пудов 20 фунтов, третий — 125 пудов 10 фунтов и т. д.

На опробовании звонов присутствовал почитатели и покровитель черноморских казаков прославленный русский полководец А. В. Суворов. Прослушав рокочущий бас колокола-исполина, неустрашимый воин прослезился:

— По ратным трудам черноморцев велик и сей звон!

Но мало заставить боевой металл зазвучать. Его еще требовалось довезти к месту назначения. От Херсона предусмотренный водный путь был неблизок: по Днепру, Черному морю, Кизилташскому лиману, реке Кубани до Екатеринодара. К приему колоколов спешно достраивались переселенческие храмы. В Екатеринодаре посреди еще недостроенной крепости уже стояла Свято-Троицкая деревянная церковь, ей-то и надлежало предоставить свою колокольню под самый крупный, 440-пудовый и 120-пудовый звоны. Два колокола, 200-пудовый и 54-пудовый, по доставке их к берегам Тамани (Фанагории) оставлялись там с целью водружения в местной церкви Покрова пресвятой богородицы.

За снаряжением экспедиции лично наблюдал вице-адмирал Н. С. Мордвинов, с особой тщательностью осмотревший плоскодонные байдаки, предназначенные для транспортировки колоколов. Провести их по водным просторам был направлен опытный моряк лейтенант В. Баллач. Благополучно спустившись с командой вниз по Днепру в открытое море и обогнув Крым, лейтенант вошел в Бугазскую гавань черноморцев, где и разгрузил колокола — 200-пудовый и 54-пудовый для таманского храма, а 440-пудовый и 120-пудовый взяли наподхват байды, которым предстояло до Екатеринодара плыть встречь течению Кубани.

По правому берегу реки уже выстраивалась цепочка воловьих и конских упряжек для транспортирования груза бичевым способом. Вел их полковой хорунжий Елефтерий Чуприна с 29 казаками. Добравшись до Екатеринодара и встав на якорь вблизи крепости, разбитной малый огласил реку громким призывом:

— Эй там, в крепости! Принимай колокольные звоны. Кричать ему больше не понадобилось. Народ толпой валил к Богоявленской пристани. Тут же и распоряжение судьи А. Головатого подоспело: тянуть колокола вместе с байдами посуху до самой церкви. Под наблюдением Головатого и войскового протоиерея Романа Порохни ликующие казаки дружно взялись за веревки и вскоре, после коротких передышек, преодолели с колоколами около версты, придвинув их к самой церкви.

Всеобщее внимание привлек 440-пудовый великан. Кое-кто даже засомневался:

— Выдержит ли такую тягость наша скромная церквушка?

— Выдержит,— уверенно ответил один из ее строителей, молодой чубатый казак.— Она прочно сработана.

В тот памятный день святых великомучеников Бориса и Глеба — 25 июля 1795 года — колокола были подняты в подклетье церкви и с помощью талблоков подвешены к мощным дубовым балкам, откуда после молебствия и раздался их могучий благовест на всю округу. Колокола из боевого металла возглашали гимн миру, благоразумию и братству людей.

 Межи в степи

Как только на Кубань и Тамань перебрался из-за Буга весь казачий переселенческий люд, войсковое правительство во главе с атаманом Захарием Чепегой предприняло меры к межеванию земель между пятью созданными округами и сорока куренями, а внутри их — к отводу целинных степных черноземов во владение старшины и казаков.

О том, что эта работа развернулась без проволочек, свидетельствует письмо землемера Екатеринославского наместничества Павла Чуйко в адрес Чепеги от 12 мая 1793 года. Он вроде бы исспрашивал у атамана «распоряжения» на межевание и в то же время ставил его в известность, что ему уже поручена такая миссия.

Известно и о том, что главный землемер Таврической области Василий Колчигин в том же году прибыл на пожалованные казакам земли и занимался их межеванием более трех весенне-летних сезонов.

Не раз и не два «кинули лясы» (жребий) бывшие сечевики, прежде чем более 2,8 миллиона десятин нашли своим хозяев. Главным «пособием» при межевании служил «Порядок общей пользы», составленный 3. А. Чепегой, войсковым судьей А. А. Головатым, войсковым писарем Т. Т. Котляревским. Разумеется, «общая польза» предусматривавлась не для всех. Самые удобные рыбные места, покосы и целинные угодья под пахоту отводились казачьим «батькам», а многим сиромахам вообще ничего не доставалось...

Границы округов очерчивались: Екатеринодарского с центром в курене Васюринском — от реки Протоки по реке Кубани до Изрядного Источника (ныне станица Воронежская), оттуда до реки Кирпили, а от нее — до Азовского моря; Фанагорийского с центром в городке Тамань (Фанагория) — пределами всего полуострова с его побережьем по Черному морю до реки Черная Протока; Бейсугского с центром в курене Батуринском — пространством между реками Кирпили и Челбас от их впадения в Азовское море до границ Кавказского наместничестваа Ейского с центром в курене Щербиновском — территорией между реками Челбас и Еей, Азовским морем и верховьем Ей до Усть-Кугоейки, а от нее поворотом вправо к проходившей там большой почтовой дороге; Григорьевского с центром в курене Калниболотском — от Ейской округи в районе рек Челбас и Кугоейки до границы Кавказского наместничества.

Землемеров и выборных от куреней представителей «товариств» от нападений разбойных шаек охраняли наряды пикенеров и конные разъезды. Всем так хотелось поскорее завершить нелегкую работу, что иные черноморцы, стоявшие близко к главному начальству, порой выдавали желаемое за действительное. В январе 1795 года, когда войсковой атаман находился в дальней отлучке, ему сообщали примерно следующее: «Слава богу, в городе Екатеринодаре и во всех войсковых пределах благополучно. Хлеб за малым исключением — в урожай, размежевание войсковой земли кончилось сим летом с пользою нашею».

Какое там кончилось! Оно еще находилось в полном разгаре. Даже для самих предводителей черноморцев наделы еще не все были отмерены. Не без иронии Василий Колчигин 19 июня 1795 года извещал войскового судью А. Головатого: «Слава богу, мы дошли до Кирпилей, и все Ваши хутора, даже до последнего, остались внутри границы Вашей. Теперь направили пик — и уже на Челбасы с тем, чтобы козы были сыты и сено было цело». В тот день Головатый получил докладную записку от уполномоченных старшин С. Гулика, К. Кордовского, С. Письменного, подтверждающую ход землеустроительных работ по рекам Кирпили и Камышевахе. Не обходилась даже такая деталь: «17 числа, в рассуждение воскресного дня, размежевание производимо не было». В буднее же время межевание шло по речкам Тихонькой и Терноватой, выше куреня Калниболотского. В степи по проложенным вешкам нарезались глубокие борозды, для чего использовались тяжелые сабаны (плуги), влекомые медлительными волами.

В те дни решалась и задача по разграничению крайних пределов Кавказского наместничества и войска верных казаков черноморских на их стыке по реке Кубани. До недавних пор межевым отсчетом являлся Изрядный-Источник. А по разъяснению графа П. Зубова к дарственному Указу императрицы Екатерины II черноморцам предписывалось отступить от рубежного пункта на 16 верст. Это балансировало их земельную площадь в установленных размерах и несколько сокращало протяженность охраняемой кордонной линии.

В субботу утром 16 июня депутаты от заинтересованных сторон в соответствии с полученными указаниями направились по прямой вдоль берега Кубани. Отмерив по течению реки положенное число верст и 200 сажен от берегового спуска, в месте, где стоит ныне разъезд Редутский, они оказались рядом с высоким курганом, поросшим буйной зеленью. Взобравшись на его вершину и оглядев окрестную степь и чужую, закубанскую пойму, посланец Кавказского наместничества восхищенно воскликнул

— Потрясающая красота.

А кто-то из офицеров Черноморского войска заметил:

— И цена ей очень высокая...— Затем добавил: — Вот здесь и надо ставить межевые столбы.

Такой столб гости привезли. Он представлял собой шестиаршинный брус с гербом Кавказского наместничества. Солдаты охраны быстро отрыли глубокую яму и, поднатужившись, ловко опустили в нее межевой столб, накрепко утрамбовав затем вокруг него землю. От свежеструганного порубежного знака далеко заструились отсветы яркого летнего солнца. Свой такой же межевой столб и на том же кургане черноморцы поставили после отъезда представителей Кавказского наместничества.

Гавань в Бугазе

С того самого момента, когда в конце августа 1792 года с Южного Буга каботажным способом по Черному морю на Таманский полуостров на борту с бывшими казаками-запорожцами прибыла 51 весельная лодка, одной из наиболее неотложных забот Черноморского войскового-правительства стало отыскание удобного места и оборудование гавани для размещения казачьей флотилии.

После перегона с Днестра и Буга она швартовалась в разных местах: 39 судов возле Фанагорийской (Таманской) крепости, а 12 лодок в Кизилташском лимане.

Надежных причальных стенок и защитных сооружений от штормов в Фанагории не имелось, и это привело к нежелательным последствиям. Как отмечал атаман Захарий Чепега, на рождественские святки 1793 года «на Тамани... бывшею бурею 18 лодок канонерских потопило». Частично со дна их удалось поднять и снова ввести в строй. Но большинство спасти не смогли, как это случилось, к примеру, несколько раньше с лодкой Каневского куреня, разрушившейся под ударами волн и затонувшей вместе с орудием. Оттого-то на 1 января 1795 года по реестру во флотилии и числилось только 35 боевых лодок.

Требовалось так расположить флотилию, чтобы она находилась в безопасном укрытии и в то же время в максимальной готовности к выходу в открытое море в случае враждебных действий турецкого флота.

Глядеть приходилось в оба. Рядом — Анапа, резиденция османских эмиссаров, прибежище улизнувших из Крыма работорговцев, подкупленных лазутчиков и наймитов.

Сознавая сложность обстановки и значение в таких условиях гребной флотилии, военно-административное управление Таврической области возложило ответственность за строительство гавани для казачьего флота на войскового судью Антона Головатого. Он был не только полковником армии, но одновременно и командиром гребной флотилии Черноморского войска.

Командование регулярных русских войск предложило казакам развернуть строительство постоянной гавани в Фанагории. Головатый вежливо уклонился от этого варианта. И доводы привел веские. Выставлять мелкий казачий флот открыто к морю — значит подвергнуть его двойной опасности: штормовым стихиям и возможному внезапному нападению неприятеля. Лучше упрятать куда-нибудь понадежнее, но поближе к пограничью с турками. И он такой уголок отыскал.

Тщательно обследовав побережье Тамани, остановил свой выбор на заливе Бугаз, на две трети отделенном от Кизилташского лимана косой Голяк, а от Черного моря узкой береговой перемычкой. В этом замкнутом водном пространстве примерно в пятнадцати верстах юго-восточнее Фанагории и надлежало базироваться гребной флотилии.

Для крупных неприятельских судов доступ сюда полностью исключался, менее тоннажных — основательно был затруднен, а сравнительно легкие лодки казаков могли выйти в море по замысловатым протокам Кизил-таша с их сплошными зарослями камыша и рогоза, либо напрямую через узкое береговое ответвление к морскому простору им открывался путь волоком.

Докладывая по инстанции о перспективе размещения гавани, Головатый отметил, что это место «признано способнейшим ко всегдашним зимовкам флотилии», указал, что здесь затишье от ветров и «червь вредить не может». Его мнение полностью разделял присланный на возведение оборонного объекта специалист — инженер-бригадир Ф. П. Деволан... Обязанности по комплектованию и использованию рабочей силы, гужевого транспорта и  иных административно-хозяйственных вопросов энергично выполнял капитан Федор Данильченко.

По его рапортам войсковое правительство доводило до куреней и отдельных кордонов разнарядки на выделение для строительных работ в гавани казаков, подвод, лошадей, волов. Сюда же направилось немало нижних чинов, унтер-офицерского и офицерского состава третьего Таврического батальона, занимавшегося несением охранной службы на Тамани.

Говоря современным языком, ударная стройка гавани развернулась в июне 1795 года. Уже 25 октября были, как о том рапортовал Ф. Данильченко, «25 судов с орудиями..., заведены в гавань», артиллерийские снаряды, порох и другие принадлежности уложены на хранение в погреба, флаги, юзы и паруса с судов размещены в цейхгаузе.

Строительство велось «не исключая и праздничных дней». На завершающем этапе в нем участвовали свыше 700 казаков и 50 старшин. И вот — финиш в ноябре. В длину гавань вытянулась на «325 аршинных саженей», ее сооружение покоилось на 700 сваях «с грузом».

Кстати, сваи тогда заготавливались деревянные, из различных пород. Но в степной полосе у казаков-переселенцев лесов было немного. И тогда им на помощь, к неудовольствию султанских соглядатаев, пришли местные: князья Магомет Калабатов и Мурадин. Они разрешили черноморцам заготовить древесные кряжи в принадлежащих им лесах за Кубанью. Вскоре оттуда вниз по течению реки на Тамань было сплавлено 1100 деревьев. Большая их часть пошла на свайную основу гавани, a остальная — для строительства гарнизонных построек. Одновременно с гаванью здесь возвели 25 домов, один из них — для начальника гарнизона.

Прошло каких-нибудь три-четыре года, и обстановка в Бугазе осложнилась. Из-за непрочности строительныхматериалов (дерево, камыш) в негодность приходили швартовые стенки, да и сами суда подвергались гниению. Требовалось срочно приступить к реконструкции гавани и строительству новых судов, предназначавшихся для, укрепления обороны морского побережья. Но таврический губернатор остался глух к сигналу Черноморского правительства Тогда оно обратилось непосредственно в Санкт-Петербург с просьбой прислать специалиста для обследования гавани и выделить средства на обновление гребной флотилии. На сей раз доводы казаков нашли поддержку, гавань была переоборудована, флот усилен, и Бугаз еще долго служил защитным форпостом казачьего войска на его крайнем таманском фланге.

В знак доблести хоперцев

В дореволюционной хронологии Кубанского казачьего войска почитаемым событием считался поход русских войск в 1696 году под командованием Петра I на Нижний Дон, под Азов, с участием в нем Хоперского казачьего полка. Регулярная казачья часть сыграла большую роль в победе над сильным турецким гарнизоном и послужила фундаментом для новых воинских формирований, вошедших в 1825 году в состав линейных казачьих войск.

Как отмечалось в одном из документов, хоперские казаки во время взятия Азова 19 июля 1696 года на крепостном валу захватили четыре турецкие пушки и отправили их «многочестнейшему командиру Петру Алексеевичу, который такую отчаянную смелость и храбрость казаков весьма отличил».

Крутой самодержец и гнев свой изрядный обрушил на хоперцев, когда на Хопре и Медведице вспыхнуло восстание под водительством Кондратия Булавина. Немало мытарств и переселений довелось им пережить, пока наконец не определилась их кордонная служба по берегам рек Кубани и Кумы. В сформированный Хоперский полк вошли образованные ими станицы Баталпашинская, Беломечетская, Невинномысская, Барсуковская, Бекешевская, Карантинная.

Войдя в состав Кавказского линейного казачьего войска вместе с полками Кубанским и Кавказским, хоперцы приобрели в глазах своих соратников старшинство по государственной воинской службе. Включение их с 1860 года в Кубанское казачье войско сохранило за ними тот же приоритет, а самому войску открыло общую родословную с 1696 года.

Хоперцы отличились в период Крымской войны 1853— 1856 годов против соединенных сил англо-французов и Турок тем, что на турецком фланге приняли участие в успешном штурме и взятии Карса, вызволении гарнизона Баязета из осады противника. Во время освобождения болгар от османского ига в 1877—1878 годах хоперские полки пресекли происки союзников Турции на Кавказе. За мужество и храбрость хоперцам неоднократно вручат лись боевые награды.

Спустя двести лет после Азовского похода, в 1896 году, хоперские казаки были представлены тремя конными полками. Как и раньше, они занимали достойное место в Кубанском войске. В ознаменование 200-летия Азовского похода и участия в нем Хоперского полка, предтечи всех будущих дел хоперцев в составе Кубанского войска, 1, 2, 3-му Хоперским полкам были пожалованы юбилейные грамоты и георгиевские знамена с юбилейными лентами.

Но, пожалуй, самым выразительным признанием заслуг хоперцев в укреплении южных границ российской го государства стало торжественное открытие в Екатеринодаре, на улице Красной, памятника в их честь. Это событие состоялось 7 мая 1897 года. Произошло оно с запозданием против намеченного срока, но от этого нисколько не снизилось его значение в глазах кубанской общественности.

Екатеринодарская городская дума первоначальна ассигновала на строительство памятника 5 тысяч рублей. В действительности расходов понадобилось вдвое больше. И не напрасно. Монумент получился впечатляющий, хотя и воздвигался из местных строительных материалов. Высокая четырехгранная колонна с плавным переходом на конус была выложена из дикого камня, доставленного из соседних закубанских гор. Сверху монумент украшав большой золоченый шар, а по бокам размещались чугуннные доски с барельефными изображениями и выпуклыми в позолоте надписями. С правой, восточной, стороны: изображался вензель Петра I и выделялся следующий: текст: «Славным и доблестным казакам казачьего линейного войска и вошедшим в состав его казакам хоперским, впервые призванным на службу... Петром Первым при взятии Азова в 1696 году».

С передней же стороны, лицом к улице Красной, крупным шрифтом были выбиты цифры «1696—1896», под ними на постаменте в барельефе с гербом Кубанской области давался текст, отражающий 200-летие Кубанского казачьего войска, а с западной стороны в кратком изложении прославлялись подвиги войска верных казаков черноморских — потомков запорожцев, заселивших Тамань и Кубань, основавших город Екатеринодар.

Многопрофильный текстовой антураж охватывал историю хоперцев в контексте с боевым прошлым черноморских — кубанских казаков.

Давно утрачен названный памятник. Останься он цел - понадобилось бы совсем немного усилий, чтобы освободить его от некоторого налета верноподданнического витийства. В основном же он отражал патриотический дух широких масс, и это могло быть главным в его содержании. Но время не пощадило монумент, теперь о нем приходится ограничиться только упоминанием.

Писали — не гуляли...

От времени упразднения Запорожской Сечи, создания нового коша верных казаков черноморских и перебазирования его с Днестра и Буга на Тамань и Кубань до наших дней дошло немало документов. Они легли в основу исследовательских работ дореволюционных и советских историков о первопоселенцах южного пограничья российского государства. Очевидцы свидетельствовали, что материалов по указанному периоду было куда больше, чем сохранилось. Но и то, что вошло в научный оборот, составляет важный источник познания прошлого.

А кто же наполнял тот животворный кладезь памяти? Да прежде всего войсковая канцелярия, безвестные куренные и полковые писари, заботливо собиравшие документы войска. Особенно велика была их активность в момент подготовки к выводу казачьих семей на новые земли. Составлялись именные списки, перечневые ведомости, ордера, реестры, описи вооружения, имущества, транспортных средств, домашних животных, семенного материала, подлежащих доставке в пустынный и негостеприимный край. Впрочем, «письменные люди», как называл своих помощников не ведавший грамоты кошевой атаман Захарий Чепега, писали — не гуляли и в последующие годы!

На одного из них батько Хорько, как иногда панибратски именовали казаки кошевого, возложил особые обязанности по письменной части: «Как я грамоты читать и писать не умею... то поручаю за себя подписывать полковому старшине Степану Порываю».

Каждая бумажка писалась от руки, гусиным пером, с предельной старательностью. О типографском и машинописном исполнении важных приказов и раслоряжений войскового правительства, куренных и окружными правлений никто из канцелярско-штабной братии и помыслить не мог. И лишь на исходе тех же 90-х годов XVIII века в Ейском городке появилась первая частная типография, которая могла понемногу воспроизводить тексты казачьих документов шрифтовым печатным способом.

Во вновь образованном коше причудливо сохранялся симбиоз военной и гражданской власти. Оттого письмоводительскому люду приходилось трудиться с двойной нагрузкой. Долгое время эту нелегкую службу возглавлял многоопытный войсковой писарь Т. Т. Котляревский, человек, вполне соответствовавший своей должности именно в данной роли и оказавшийся несостоятельным после назначения его царем Павлом I на должность войскового атамана.

О чрезмерном напряжении в писарской работе Котляревский сообщал Чепеге, когда тот еще был жив и находился вдали от Карасунского Кута (Екатеринодара): «Ибо ежели я в писарской должности дальше пробуду лишусь не только крайнего здоровья, но и жизнь моя вскоре прекратится безвременно».

Писарскую службу испытал на себе и первый городничий Екатеринодара поручик Данило Волкорез. Будучи боевым офицером, он всю войну с турками находился в строю, брал Измаил, получил ранение в щеку. После I всех тягот его определили в войсковую канцелярию, но тут оказалось не легче. Тогда он перешел в полк Алексея Высочина на должность полкового писаря.

С лестной аттестацией Чепеги Волкорез получил назначение на должность екатеринодарского городничего. Оказалось: обязанностей и писанины — хоть отбавляй, а харчей — кот наплакал. И поручик запросился в отставку. Его сделали войсковым казначеем.

В первый год пребывания бывших запорожцев на Кубани таврический вице-губернатор неоднократно требовал от войскового правительства прислать полные списки казаков и старшин, переселившихся из Слободзеи — и подведомственных ей паланок. А сделать это было непросто. Из-за того, что в ноябре 1792 года, когда уже начался переезд- на пожалованные -эемли -произошло «нечаянное сожжение» войсковой канцелярии «и в ней части письменных дел», до полного сбора всех казаков и старшин в местах нового жительства «таковые списки сочинить», не было «из чего».

Выведенный из терпения Чепега распорядился выдать открытый ордер полковому есаулу Миргородскому и выделить ему в помощь двух писарей с целью «...по всей войсковой земле всем жительствующим старшинам и казакам, не исключая и у неводовбадающихся, с их женами и детьми, свойственниками и работниками сделать самую вернейшую перепись по приложенной... форме».

Войсковая канцелярия с первых же своих шагов на Кубани обзаводилась законодательными актами Российского государства. В предпоследний день декабря 1793 года губернский, секретарь Кузьма Бражников направил из Симферополя в ее адрес 27 экземпляров различных государственных установлений за период с 1714 года, в том числе Устав морской, Устав воинский, Табель о рангах, Таможенный устав, Учреждение о губерниях, Манифест, о трактате, заключенном между Россией и Портою Оттоманскою, и прочие документы.

Со ссылкою на царские указы и другие материалы войсковые грамотеи готовили письма для казачьих начальствующих лиц, получали их подписи и отправляли в адреса крупных правительственных сановников, от которых во многом зависела судьба переселенцев. Последних на старом месте задерживали помещики, пытаясь обратить в крепостных.

В одном из писем прямо указывалось: «Из Екатеринославского и прочих наместничеств старшин и казаков к переходу на войсковую, землю не выпускают».

Приводились факты: из-за ограбления помещиками многие казаки превратились в нищих, с «крайней наготой». И письменные баталии за права казаков продолжались.

На новом месте понадобилось вести обширное делопроизводство по административно-хозяйственным вопросам, мерам оборонной безопасности и кордонной службы, религиозно-культовым и иным сторонам жизни казачества. Внушительное количество документации накапливалось в канцеляриях. На иных входящих-исходящих,аттестатах, свидетельствах, — ордерах, донесениях и других документах-к концу года ставились трех-четырехчисловые номерные обозначения.

Например, подробная инструкция Захария Чепеги Даниле Волкорезу от 19 ноября 1793 года шла под номером 1676. Выходит, что за полтора месяца до конца года еще добавилось свыше двухсот бумаг, а в целом по основной переписке их годовой поток превысил две тысячи единиц.

Да еще велось протоколирование заседаний войскового правительства. В «Дневных журналах» подробнейшим образом описывались многие обычные и конфликтные ситуации. По разбору имущественных тяжб одной только Катерины Головатой, невестки скончавшегося на Каспии войскового судьи Антона Головатого, канцелярия извела уйму бумаги и чернил. Разбитная бабенка «наступательно» претендовала на изрядную часть головатовского имущества.

Письменных принадлежностей в самом войске не имелось. Они добывались на стороне. Командированный в Мариуполь и Черкасск есаул Иван Стояновский однажды в числе многих необходимых вещей доставил для войсковой канцелярии 180 стоп бумаги, 15 фунтов сургуча, 10 фунтов чернил, одну хрустальную чернильницу и несколько других принадлежностей на сумму 750 рублей.

Не имея в своем ведении специалистов по внешним сношениям, войсковое правительство и его канцелярий весьма неплохо овладели искусством дипломатии, всемерно стремились к укреплению дружбы с соседями. На этот Счет имеется много письменных свидетельств. Вот одно из них. 27 мая 1794 года несколько черкесских князей, подданных Турции, явились с визитом вежливости. «Они того приезжали, чтобы жить им мирно с войском». Радушно принятые гости выразили казакам свои самые добросердечные заверения: «Мы никогда с вами не думали в соседстве жить, но теперь бог привел, то надобно жить нам хорошо».

Письменная история бывших запорожцев — щедрое наследство потомкам.

Баш на баш

В исследованиях торговли и обмена у К. Маркса нашли яркое отражение их первоначальные формы. Приходил, — скажем, какой-нибудь средневековый ирокез в определенный день и в определенное место с костяным топором и, желая его реализовать на необходимый ему бытовой предмет, молча укладывал изделие у своих ног в ряду таких же соискателей удачи. Тем временем с противоположной стороны выстраивалась такая же шеренга партнеров по меновой торговле соседнего, а может быть, и своего племени. Кому что надо — быстро находили друг друга. Тут-то и начинались заинтересованные сделки. Вещь шла на вещь, как говорят, баш на баш, в порядке натурального обмена. Можно сказать — прямого продуктообмена.

В значительной мере по такой схеме строились хозяйственные связи первых черноморцев и горских народов, которые соседствовали друг с другом с конца XVIII века. В Черномории сразу возникло три меновых двора: непосредственно в войсковом граде Екатеринодаре при Богоявленской переправе, при Ольгинском кордоне и Гудовичевой переправе и при кордоне Андреевском вблизи нынешней станицы Курчанской. При меновых дворах были учреждены специальные карантины, призванные обеспечивать должный санитарный порядок.

Бойкая меновая торговля шла в воскресные и праздничные дни, особенно во время ярмарок. А их было четыре: весенняя, летняя, осенняя и зимняя, приурочивались они к большим церковным праздникам. Главным предметом обмена у казаков служила соль, добываемая осадочным способом в лиманах Приазовья. Она и горцев устраивала более всего, так как своей соли у них не имелось. Сами добытчики соли и фурщики, ее доставлявшие, получали оплату деньгами, а ее потребители — горцы рассчитывались за продукт натурой.

В исторической хронике запечатлено, как ценили горцы пищевой компонент, говоря казакам:

— Давайте нам в обмен соль, нам без соли жить нельзя.

Но ассортимент не ограничивался названным продуктом. Казаки предлагали соседям в обмен гвозди, топоры, пилы, медные котлы, шерстяные и простые ткани, зеркала и другие изделия, завозимые из центральной России. У горских девушек и женщин большим спросом пользовались бусы, шейные подвески и иные украшения, изготовленные руками русских мастеров. В обмен же на соль и промышленные изделия горцы давали казакам рожь, пшено, ячмень, мед, воск, лук, чеснок, циновки, ратовища (черенки) для пик, седла, бурки, шкуры диких животных и иные обиходные принадлежности.

Взаимовыгодный характер обменных операций регламентировался строгими предписаниями войскового правительства. В октябре 1793 года полковому хорунжему Земе был вручен специальный ордер, в котором по пунктам излагались требования к служителям меновых дворов. Персонально Зема предупреждался: «За подкомандными смотреть, дабы от них драки, воровства, ограбления не происходило». «Подкомандными» означало участниками обмена.

В 1796 году смотрителем Екатеринодарского менового двора был прапорщик Степан Шепелев. Только от окружных правлений в октябре и ноябре поступило для обмена 1855 пудов соли по 10 копеек за пуд. За это время немало соли он принял от отдельных казаков. Например, Филиппа Трегуба из Кисляковского куреня, Ивана Карпенко из Медведовското, Григория Куриненко из Щербиновского и т. д.

За январь — март 1797 года шепелевские подчиненные обменяли 2516 пудов соли на 6037 пудов пшеницы.; соответственно за 410 пудов соли 656 пудов пшена, за 102 пуда 20 фунтов соли 246 пудов 32 фунта ржаной муки. По обоюдному согласию были осуществлены и другие обмены. Все поступившее продовольствие тут же была передано на оприходование войсковому провиантмейстеру Косовичу.

С расширением масштабов деятельности Екатеринодарского менового двора возрастал и его штатный состав В 1798 году здесь уже стало два смотрителя, столько же толмачей, введен в штат писарь, 31 казак находился под ружьем.

Объемы товарообмена возрастали и по другим меновым дворам. В целом с 1795 по 1799 год только соли, поступившей в виде пошлины, войсковое правительство пустило в обмен на горские товары (по преимуществу на зерно) свыше 93 тысяч пудов. По эквиваленту за это время оно приобрело более 100 тысяч пудов хлеба.

Бжедугский князь Батыр-Гирей, натухаевский Магомет Калабатов, братья Айтек и Баток Гаджиевы, другие прогрессивные князья и уздени, выразители чаяний соплеменников, получили неограниченный доступ к Екатеринодарскому меновому двору, им постоянно оказывались «дружеские ласки».

Обмен шел на выгодной беспошлинной основе. В целях его совершенствования в 1800 году были учреждены войсковые весы, или, иначе, тереза. А вот сами тереза уже сдавались в аренду за плату. Первым их арендатором стал сотник Кияшко, уплативший годовой взнос за пользование ими 350 рублей.

Войсковое правительство было кровно заинтересовано в расширении хозяйственной деятельности меновых дворов. Не случайно, когда войсковой атаман Т. Т. Котляревский надолго отлучился в Санкт-Петербург со своими отнюдь не лучшими целями по делу о персидском бунте, его верные единомышленники лили бальзам на его душу тем, что в своих сообщениях самое заметное место отводили меновой торговле с горцами. В письме от 9 сентября 1798 года ему докладывалось, что в предстоящую покровскую ярмарку предусмотрено заготовить две тысячи четвертей провианта с поименным перечислением исполнителей данной операции.

Не меньшее значение меновой торговле придавало простое казацкое население. В ходе бунта, разжалуя в рядовые многих представителей старшины и выдвигая на их место своих сторонников, беднейшая сирома полковником Екатеринодарского менового дьора избрала активного участника мятежных событий Никиту Собакаря. В последующие годы образовалось еще одиннадцать меновых дворов: Алексеевский, Великолагерный, Екатерининский, Константиновский, Малолагерный, Подмогильный, а на старой и новой Кавказской линии — Баталпашинский, Махошевский, Прочноокопский, Темиргоевский, Усть-Лабинский. Со вступлением в действие Темиргоевского и Махошевского меновых дворов обменная торговля с соседями далеко продвинулась в горы. Современники запечатлели широкий размах меновых сделок на троицкой ярмарке 1830 года в Екатеринодаре, в которой участвовало много адыгских поселян ближних и дальних аулов.

В конечном счете меновые хозяйственные связи двигали вперед развитие всей экономической и общественной жизни на Кубани.

Почтовый марафон

Без средств сообщения и связи не может существовать ни одно общество. Почта ведет свою родословную с глубокой древности. На бескрайних просторах российского государства почтовые колокольчики, оглашали окрестности в любую пору года, ямщицкие тройки со служебной и личной перепиской мчались по степным равнинам, горным кручам и глухим лесным проселкам.

По многим трактам отправлялась правительственная, «государева почта». В доставке срочных документов и предписаний должностные сопровождающие лица выдерживали настоящий марафон. Конная эстафета с почтовыми отправлениями из Петербурга в отдаленные уголки России или с периферии в столицу империи занимала предельно сжатое время.

К сложившейся системе почтовой связи без промедления подключилось и войско верных казаков черноморских, переведенное в 1792—1793 годах с Буга и Днестра на пожалованные кубанские и таманские земли.

Как отмечается в источниках тех лет, сразу же была открыта давняя, с суворовских походов, «заросшая дорога» по правому берегу реки Кубани от Усть-Лабин-ской крепости до Тамани. На всем протяжении в надлежащих местах казаки оборудовали мосты и гати, а через Черную Протоку и Казачий Ерик устроили паромную переправу. Для проезда курьеров из Таврической области и других мест на Кавказскую линию была создана целая сеть почтовых станций, где «для возки писем» завели «летучие пароконные кодани».

В октябре — декабре 1793 года о строительстве трактовых путей сообщения, совершенствовании почтовой связи кошевому атаману в своих донесениях докладывали полковник Захарий Малой, старшина Демьян Поночевный и другие офицеры. 14 ноября 1793 года с Тамани прислал атаману свое сообщение войсковой судья Антон Головатый. Он порадовал старого друга тем, что на Таманском полуострове отыскалась новая, более короткая дорога для движения почтовых карет. Если до недавних пор путь их пролегал не отклоняясь от извилин Кубани и Протоки, то теперь выпрямлялся, проходя через Темрюк. Новый путь оценивался так, что он «противу прежнего совершенно выгоднейшим кажется». Тут же намечалось выделение от трех кордонов по одному человеку «для возки писем новоизбранною дорогою, так чтобы от Тамани бумаги шли до Темрюка... и оттуда дальше».

На 5 июля 1794 года в пределах войска насчитывалось двадцать почтовых станций. Если судить по количеству выделявшихся лошадей для почтовых упряжек и верховой подседловки для нарочных курьеров, то станции уравнивались в своем статусе, каждая из них получала по двенадцать лошадей из разных куреней. А вот тут разница наблюдалась существенная. Скажем, Дядьковский курень на почтовую станцию, находившуюся в верховьях Понуры, выделял двух коней, а Батуринский и Кореновский сюда же должны были давать по пять лошадей. Курень Васюринский, центр Екатеринодарского округа, на почтовую станцию в селении Роговском занаряжал полный комплект тягла — двенадцать голов, да еще на Мышастовскую почтовую станцию шесть животных.

Почтовые станции окольцовывали всю территорию войска. Они возникли на реках Ее, Ясени, Челбасы, Кирпили, на Копанских балках, в Копыле, Каневской, Медведовской, Тамани, Темрюке, урочище Сенном и в других местах. Были такие названия, которых теперь не найдешь ни на одной карте. Например, при Понурской большой могиле, на Бейсуге у Пришиба, на Прощальной и т. д. Незамысловато оборудовались почтовые станции. Их подворья мало чем отличались от обычных казачьих построек «на вереи». Глина, хворост, камыш — вот из чего лепились сараи для лошадей, сбруи и транспортных средств, мазанки для обслуги.

В Тамани существовал лодочный почтовый причал, связывавший ее с Крымским побережьем. Почтовыми лодками нередко пользовались духовные пастыри. Так, 3 мая 1794 года в Тамань прибыл преосвященный служитель из Крыма, чтобы посетить место извержения одного из действующих вулканов. Гость сопровождался старшинами, был поставлен на квартиру, «где ночлег имел». А «на другой день, отобедавши часу в 12-м, отправился на двух почтовых лодках и шлюпке прямо в Керчь».

В 1798 году в войско поступило распоряжение об установке верстовых столбов. Начало положила Ярославская губерния, ее опыт распространялся по всей России. Столбы надлежало изготовить из сухого гладкого дерева, покрасить дважды белой краской, в полоску, а затем по основным маршрутам вкопать в землю «на пятисотсаженном расстоянии вышиною в шесть аршин с половиною», обозначив на них соответствующие литерные знаки.

Из войсковой казны выделялась денежная сумма «без крайнего отягощения и разорения хозяйства», но все же достаточная, чтобы «предложение в самой точюсти выполнить». В первую очередь верстовые столбы предусматривалось установить на главной почтовой дороге Екатеринодар—Тамань — Усть-Лабинская крепость.

В последующие годы почтовая служба на Кубани получила дальнейшее развитие. В станице Прочноокопской Новокубанского района частично сохранился остов кирпичного здания почтовой станции, на которой, по преданию, останавливался А. С. Пушкин во время своего путешествия по Кавказу. Если это так — неплохо бы восстановить строение и снабдить его мемориальной доской.

 Казацкое эльдорадо

За два с лишним века существования старой и новой Запорожской Сечи по Днепру, Ингульцу и другим рекам и лиманам казаки добывали столько рыбы, сколько хотелось. Да и после русско-турецкой войны 1787—1791 годов, временно устроенные между Бугом и Днестром, они не знали нужды в этом продукте. Но рыбные богатства на Кубани и Тамани, куда бывшие запорожцы перебрались на постоянное место жительства, превзошли все, что было допреж. Еще только оказавшись на перезимовке в Ейском городке с большой партией переселенцев, атаман Черноморского войска Захарий Чепега в январе 1793 года с хозяйственной степенностью писал: «Рыбы судака, таранушки у Ейска казаки на харч тягают довольно».

Что там судака и таранушки, да еще у одного Ейска! Казаков вообще встретило настоящее рыбное эльдорадо. По всем рекам и лиманам Приазовья и Прикубанья вновь обретенной родины рыба водилась в изобилии. И прежде всего красная — белуга, севрюга, осетр, стерлядь. А уж белой — судака, леща, карпа, рыбца, шемаи, тарани — завались не хочу. Нетронутая биосфера сама себя поила и, кормила, воспроизводила и умножала, поставляя на стол человеку без ущерба для себя много ценной снеди. Особенно, щедры были водоемы у Копыла и Ачуева, Тамани и Темрюка, на Челбасах, Ее, Бейсуге, Кирпилях.

Спустя столетие о фантастических рыбных богатствах предков в районе нынешнего  Славянска-на-Кубани известный историк-краевед Е. Д. Фелицын сообщал удивительные факты. В пору нереста рыбы в Кубани и Протоке набивалось столько, что по плотно сжатой живой массе от дна до поверхности воды казаки свободно проезжали, на своих мажарах с берега на берег без опаски провалиться в водный поток.

Ловить рыбу не возбранялось никому из казаков. Но, понятное дело, войсковое правительство сразу же прибирало к рукам важный промысел, ставило его на организованную основу с целью укрепления своего финансового положения. Немало рыбных деликатесов черноморские «батьки» отправляли в подарок вельможным сановникам за пределы края. По рыбному делу была-учреждена специальная должность шапаря, в обязанности которого входило заключение контрактов на ловлю рыбы артелями и отдельными лицами, получение от них комиссионных денежных сумм и своевременное их внесение в войсковую казну.

Первым таким шапарем стал прапорщик Григорий Дубчак, проработавший в своей должности с января 1794 по июнь 1795 года. Войсковой рыбозавод в Черной Протоке, которым он ведал после выдворения оттуда доверенных лиц донского атамана, за короткий срок принес доход войску в сумме 17 790 рублей 60 копеек. Войсковые рыбозаводы находились в Ачуеве и других местах.

Попытавшемуся на условиях откупа вновь вклиниться в добычу рыбы на Кубани Донскому войсковому правительству последовало разъяснение, чтобы оно не обременяло себя подобными притязаниями. А то ведь парадокс получался. Черноморцы уже осели на пожалованных землях, между тем как по Челбасу, Бейсугу и другим «ловлям» в прежнем сговоре со своим донским начальством все еще продолжал промышлять рыбку разбитной казачишко станицы Скородумовской К. Селиверетов, извлекавший потом изрядный барыш.

В целом же с торгов, по контрактам, сдавалось под промысел немало рыбных мест. Это обеспечивало дополнительные денежные поступления. Так, с одного из есаулов, заполучившего разрешение на промысловый лов рыбы, — в виде платы в казну шло за пуд красной рыбы 80 копеек, сома 40 копеек, за тысячу штук судака девятивершковой длины 20 рублей, за ведро рыбьего жира 90 копеек.

За пользование лодкой с рыболовной сетью на путине керченские рыбаки делали взнос в черноморскую войсковую казну 60 рублей.

Чем дальше, тем больше ширился и рос рыбный промысел: На путину выходили баркасы с неводами длиной до 200 сажен, много дубов и подъездок (легких лодок), всюду использовались косяки, мережи, самоловы и другие снасти. В 1795 году только в четырнадцати пунктах Азовского побережья, расположенных в основном на выступающих песчаных косах, насчитывалось 60 частных рыбных заводов с 2013 забродчиками и бурлаками.

Наличие больших запасов рыбы позволяло засаливать, вялить и коптить ее впрок, вывозить на продажу. Рыба отправлялась даже на восточные базары Константинополя, не говоря уже о центральных губерниях России. По свидетельству Ф. А. Щербины, севрюжьи и белужьи балыки шли по цене 5 рублей 50 копеек «ассигнациями за пуд, то есть по 4 копейки серебром за фунт». Он же называет цену на икру 4 рубля 50 копеек за пуд, или три с небольшим копейки за фунт, тысяча тарани стоила 1 рубль 50 копеек ассигнациями, или 43 копейки серебром. Любопытны другие данные: «Пуд белуги стоил на наши деньги (начало XX века.— А. П.) 20 копеек, пуд севрюги 23 копейки, а пуд осетра около 35 копеек, то есть менее копейки за фунт. Тысяча карпов в аршин размером продавалась по 21 рублю, а так как карп в аршин размером весил не менее 20 фунтов, то, следовательно, фунт этой жирной и вкусной рыбы стоил - 1/10 копейки».

Нельзя, однако, думать, что рыболовству казаков сопутствовала некая романтическая идиллия. Их труд был тяжелым и опасным, сопряженным со многими лишениями и невзгодами. В весенне-летние путины рыбаков донимали тучи комарья, ютились добытчики «белого серебра» в шалашах, часто заболевали малярией (лихорадкой), месяцами жили в отрыве от семей. Случалось, в штормовую погоду перевертывались их дубы и баркасы...

Вскоре обозначилась и чрезмерная алчность казацкой старшины. В июне 1799 года казаки Каневского куреня Заколоденко и Волга в числе 29 острых претензий, изложенных в прошении на высочайшее имя, упомянули и о том, что рядовому казачеству неведомо, куда расходует войсковое правительство вырученные средства от сдачи в откуп рыбных промыслов. Только с одной Черной Протоки таких доходов поступало около 40 тысяч рублей в год.

Как бы то ни было, а освоение рыбных запасов продолжалось, их оскудения не чувствовалось еще долго. Даже после свержения царизма в 1917 году, когда в Кубанской области проживало около трех миллионов человек населения, давние ее кормильцы — реки и лиманы — все еще давали много рыбной продукции.

Весной 1918 года браконьеры, запасшись у белых взрывчаткой, занялись глушением и хищническим выловом рыбы, шедшей на нерест. Исполком областного Совета принял жесткие меры к злостным браконьерам. Это помогло остановить разбой и сохранить поголовье ценных пород красной и белой рыбы.

В наши дни ситуация с рыбными запасами в крае обострилась. Удастся ли восстановить прежнее кубанское рыбное изобилие — этот вопрос может остаться риторическим. 

Анапский «аппендикс»

Со времен «Очакова и Крыма» у южной границы Таманского полуострова с его мыском, выдающимся в Черное море, образовался своего рода болезненный «аппендикс», доставлявший немало хлопот русской дипломатии и военному командованию.

Проигравшая войну Оттоманская империя стараниями западных покровителей по Кючук-Кайнарджийскому трактату построила здесь крепость Анапа. К тому времени когда по соседству стали налаживать свою жизнь переселенцы — казаки Черноморского войска. Анапа превратилась в мощную турецкую базу на берегу моря с 10-тысячным военным гарнизоном и 30-тысячным городским населением. Бежавшие из Крыма работорговцы — турки и татары, местные ногаи, некрасовцы и иной пестрый люд гомонили на ее базарах, промышляли, меняли, покупали, продавали. В ходу была тайная и явная спекуляция живым товаром — молоденькими девушками, предназначенными для гаремов.

И как только началась новая война с Турцией, предпринимались немалые усилия, чтобы уничтожить враждебный очаг. Однако оба похода, под командованием генералов Теккели и Бибикова, закончились безрезультатно. Тогда раздосадованный князь Потемкин-Таврический приказал новому командующему Кубанским и Кавказским корпусами генералу И. В. Гудовичу любой ценой взять Анапу и «истребить сие гнездо турок».

Подготовка к наступлению началась в январе 1791 года. Лишь к началу мая Гудовичу удалось сконцентрировать в Темижбекском укреплении 11 батальонов пехоты, 1900 егерей, 24 эскадрона кавалерии с 20 орудиями. С ними он выступил в направлении Екатеринодара. 24 мая у Талызинской переправы к войскам Гудовича присоединился отряд генерал-майора Загряжского. На подходе к самой Анапе подоспело еще более солидное подкрепление из Крыма — 10 эскадронов кавалерии, 800 егерей, 309 донских казаков, имевших на вооружении, кроме ружей, пик и сабель, 14 полевых орудий и 90 штурмовых лестниц. Это помогло быстро отбить нападение противника с тыла и лучше подготовиться к штурму крепости.

А турки с помощью французских инженеров превратили ее в неприступную. Крепостные сооружения прикрывались глубоким и широким рвом протяженностью полтора километра, с каменной облицовкой. За ним высился мощный насыпной вал, перед которым тянулась зубчатая полоса палисада. С моря наступавших встречала естественная преграда — крутые берега, а подходу их крупных судов мешало мелководье. Там же находились вооруженные фелюги турок, с которых они вели огонь.

В крепости неприятель привел к бою 83 пушки и 19 мортир, 10-тысячный турецкий гарнизон и 15-тысячный отряд татар и их единоверцев. Командование осуществлял трехбунчужный Мустафа-паша.

В целях предотвращения кровопролития русское командование предложило паше сдать город и крепость без боя. Оценив обстановку, тот был склонен принять условия почетной капитуляции. Но решительно воспротивился небезызвестный религиозный шейх Мансур, который буквально лез из кожи, чтобы возбудить и озлобить фанатичную массу. Из крепости по русским войскам ударила пушечная канонада.

Перегруппировавшись, войска Гудовича пятью колоннами двинулись на штурм. И теперь уже ничто не могло их сдержать. Первой ворвалась на крепостной вал и закрепилась на нем четвертая колонна полковника Самарина. Затем в рукопашный бой вступили колонны полковников Келлера, Муханова, Поликарпова и другие отряды мушкетеров и драгун.

Пять часов турки оказывали отчаянное сопротивление. Всюду дым, пламя, взрывы, крики людей. В самый разгар штурма крепости 8 тысяч турецких единоверцев нанесли удар с тыла по отряду Загряжского. Стоило немалых усилий отбросить противника в горы.

Исход сражения был предрешен. В 8 часов утра 22 июня 1791 года крепость Анапа пала. Потери турок составили 8 тысяч человек убитыми и ранеными, русские войска захватили 95 орудий, 130 знамен, много боеприпасов и провианта, к ним в плен попало 13,5 тысячи человек... В том числе анапский паша Мустафа и шейх Мансур. Последний тут же был отправлен в Петербург.

Победа досталась дорогой ценой. Русские войска понесли урон убитыми 930 человек и 1295 ранеными. После падения Анапы турки сожгли и разрушили Суджук-Кале (позднее здесь возник Новороссийск), затаились в горных лесах и ущельях Западного Кавказа.

По заключении Ясского мира с Турцией анапский «аппендикс» воскрес как ни в чем не бывало. Англия и Франция поспособствовали тому, чтобы турки постоянно держали свою острую занозу вблизи кубанских границ. Через год началось переселение на Кубань и Тамань казаков-черноморцев, вот им-то в первую очередь и довелось иметь немало неприятных дел с беспокойными соседями. В апреле 1807 года произошел разрыв отношений с Турцией, и вновь возобновились военные действия. К анапским берегам из Крыма придвинулась эскадра Черноморского флота под командованием контр-адмирала С. А. Пустошкина. Флотоводец предъявил ультиматум о сдаче крепости, предоставив на размышление два часа. Гарнизон тайно покинул крепость, подавшись в горы... Указом правительства от 4 июля 1811 года Анапа причислялась к русским крепостям второго класса. С 1807 по 1812 год комендантом крепости являлся полковник Бухгольц, женатый на черкесской княжне. Она хорошо владела русским языком, и называли ее теперь Екатериной Михайловной. Благодаря этой незаурядной женщине целых пять лет поддерживались добрые связи Анапы с ее горскими соседями.

Увы, новый мирный договор от 16 мая 1812 года опять Анапу возвратил Турции. Соперничество между двумя империями на Кавказе привело к войне 1827—1829 годов. Русское командование стремилось быстрее вернуть Анапу своему государству. Наряду с главными сухопутными и военно-морскими силами в наступление на крепость было брошено четыре полка черноморских казаков во главе с атаманом героем Отечественной войны 1812 года А. Д. Бескровным. Отважный полковник в парадном мундире и с саблей «За храбрость», врученной ему фельдмаршалом М. И. Кутузовым за сражение под Бородино, перед строем черноморцев бросил боевой клич:

— Изгоним супостатов из анапских пределов, утвердимся здесь навсегда.

Как и все русские воины, черноморцы честно выполнили свой долг. Под их стремительным натиском неприятели, прижатые к береговому обрыву, в панике прыгали в морскую пучину и там находили свою погибель. Черноморские полки были удостоены боевых знамен с надписью «За отличие при взятии крепости Анапы 12 июня 1828 года».

В 1847 году Анапа приобрела статут портового города. С началом Крымской войны 1853—1856 годов в черноморских водах появились соединенные эскадры англичан, французов и турок. Для русских войск обстоятельства складывались неудачно. 17 мая 1855 года им пришлось уйти из Новороссийска, а 28 мая из Анапы.

При заключении Парижского трактата Анапа была возвращена России. Зато в Закавказье она теряла город Каре и Карсскую область.

Турецкий ставленник Сефер-бей затягивал вывод частей гарнизона из крепости, пытался в ней закрепиться вопреки мирному договору. Очищение крепости поручалось регулярным войскам, черноморцам и донцам. К Варениковскому укреплению 7 июля 1856 года подошли пять линейных батальонов, ракетная команда, три полевые и горные батареи, донской казачий полк и Анапский кавэскадрон, состоявший из горцев — друзей России. Самозванным хозяевам крепости — Сефер-бею и его подручным — пришлось убираться восвояси. Перед своим бегством недруги превратили город в груду развалин. Все было сожжено, искорежено, православная церковь взорвана.

В русско-турецкую войну 1877—1878 годов Анапа подвергалась неприятельскому артиллерийскому обстрелу с моря. Но на суше бои за нее уже не завязывались. С той поры, более ста двадцати лет, не существует и анапский «аппендикс». Только в ходе войны 1941 —1945 годов против гитлеровских захватчиков город временно находился в оккупации. Но здесь имели место иные обстоятельства и совсем другой противник.

В боях за Россию

К месту сосредоточения русских войск в районе Бородина перед сражением с французами продолжали прибывать резервы. Целыми дивизиями, полками. Августовское солнце дробило свои отсветы на их оружии и амуниции, но нормам позднего лета излучало тепло на землю. Перед самым вечером в обширный воинский лагерь на легкой рыси прискакала гвардейская сотня черноморских казаков. Один из высших штабных офицеров, поприветствовав прибывших, передал приказ командиру сотни:

— Располагаться за Масловским лесом на исходном рубеже кавалерии. Без команды в бой не вступать.

— Да у нас на бездействие терпения не хватит! — звонко, с задорной усмешкой воскликнул из переднего ряда черноморцев молодой хорунжий Алексей Бескровный.

— Не спеши, казак,— в более серьезном, официальном тоне ответил ему флаг-офицер,— И вашей сотне дел достанется с избытком.

И он указал направление дальнейшего ее движения к лесу.

Для большинства российских воинов в диковинку пришлись обмундирование и вооружение черноморцев. На их головах ладно сидели круглые, с низким околышем смушковые шапки, а за плечами, словно крылья, вразлет развевались от слабого ветерка рукава синих кунтушей, надетых поверх красных полукафтанов, подпоясанных цветными шелковыми кушаками. Синие суконные шаровары на всадниках были по ширине уже не такие, как «море»,— в несколько прежних аршин, но все равно изрядно свободные, с напуском на желтые сафьяновые сапоги с высокими каблуками.

У каждого казака за спиной покачивались короткая пика — спис и длинная рушница — ружье, а за поясом и с боков покоились кривая турецкая сабля, пистоль, длинный нож в кожаных ножнах, пороховница и другие принадлежности. Такого видеть многим еще не приходилось. Кто-то с немалой долей зависти сказал:

— Смотрятся, как на картинке. А другой добавил:

— Они и воюют не хуже.

Справедливость этих слов была неоспоримой. На второй день после нападения полчищ Наполеона на Россию, (23 июня 1812 года) в развернувшихся у берегов Немана сражениях, вместе с донскими казаками удаль и отвагу показали регулярные части черноморцев— 1-й сводный конный полк, 4-й сводный Черноморский полк, 9-й пехотный полк. Отменным воинским мастерством и хра бростью отличился личный состав гвардейской конной сотни, прибывшей с Кубани в западные пределы государства в конце 1811 года. Тут подобрался цвет черноморского казачества.

Взять того же хорунжего Алексея Бескровного. В Черноморию мальчиком привезли его родители из-за Буга во время переселения бывших запорожцев. Подрос оберофицерский сын — и с 1800 года в казачий строй с завидным прилежанием и сноровкой освоил - тонкости пограничной службы, успел побывать в опасных переделках.

И вот он уже офицер первой черноморской гвардии, 1 приближенной к верховному командованию империи. По кодексу офицерской чести Бескровный относился к воинскому долгу с позиций интересов государства, а не отдельной личности: Россия для всех одна и ее защита — главное в жизни.

Под Бородино черноморская сотня вошла в состав 1-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Ф. П. Уварова как отдельное гвардейское подразделение и располагалась на второй линии правофлангового кавалерийского построения в соседстве с лейб-гвардии драгунским, гусарским, уланским и казачьим кавполками.

Поначалу Наполеон обрушил жесточайший натиск своей артиллерии, пехоты и конницы на Шевардинский редут, а затем и на центр обороны русской армии. Это заставило русского главнокомандующего фельдмаршала М. И. Кутузова срочно пустить в дело и правофланговые пехотные и кавалерийские соединения. Как и другим конникам, черноморцам поступил приказ: «Не мешкая в обход ударить по тылам противника».

Возглавив два взвода гвардейских казаков, Алексей Бескровный за несколько минут под сильным огнем врага сумел вывести свою группу в расположение неприятельской батареи, вырубить ее прислугу и повредить орудия: За этот подвиг бесстрашный хорунжий был награжден золотой саблей с надписью "3а храбрость" и повышен в чине. Следует подчеркнуть, что в числе наград, которые Кутузов...исхлопотал для офицеров за бородинские бои, было всего 50 золотых сабель — много меньше, чем всех остальных знаков отличия. И одна из них украсила боевое снаряжение лихого конника-черноморца.

А признанием доблести всего личного состава подразделения можно считать тот факт, что в списке частей и подразделений, участвовавших в сражениях при Колоцком монастыре, Шевардине и Бородине 24 и 26 августа 1812 года, черноморской сотне отведено одно из почетных мест. После лейб-гвардии Преображенского, Семеновского, Измайловского, Литовского и других отличившихся полков четырнадцатой по счету значилась черноморская сотня казаков, а за нею следовали наименования еще многих артиллерийских, конных и пехотных полков и отдельных рот.

Блестяще проявил себя Бескровный и в дальнейших боях против захватчиков. При отходе русских войск после Бородина и временном оставлении Москвы он, уже будучи командиром сотни, вместе с другими кавалерийскими офицерами обеспечивал арьергардное прикрытие их тыла, одним из последних покидал Дарогомиловский мост (в 1837 году в связи с 25-летием Бородинской битвы назван Бородинским).

Всего сорок дней бесчинствовали «двунадесять языков» в древней русской столице. Затем им и их императору Наполеону пришлось поспешно бежать на запад в условиях зимнего бездорожья и трескучих морозов. Русское командование отрядило немало маневренных регулярных войск для преследования и уничтожения врага. Они взаимодействовали с крестьянскими ополчениями  и партизанами, не дававшими покоя пришельцам ни днем, ни ночью. К когорте смелых и удачливых, относился личный состав черноморской сотни и ее командир. Бескровный часто взаимодействовал с донскими казаками генерала М. И. Платова, с конным гусарским полком князя Н. Д. Кудашева и другими кавалерийскими частями и подразделениями.

При изгнании врага за пределы государственной границы и участии в дальнейшем, зарубежном-освободительном походе сотня А. Д. Бескровного вместе с более крупными кавалерийскими формированиями стремительно, по 50—60 верст в день, продвигалась по прусским землям, держа путь на Берлин и Южную Саксонию. Местное население их повсюду встречало как своих освободителей от наполеоновского ига и включалось в совместную борьбу. Вскоре сложилась сильная коалиция во главе с Россией и ее армией.

В городе Юрсбурге, что находился юго-западнее Шавли (нынешний Шяуляй) и восточнее Тильзита, Бескровный полностью разбил неприятельский отряд, захватив при этом в плен двух офицеров с 270 нижними чинами. А на реке Неман отважные черноморцы захватили несколько барок с хлебом и овсом, тем самым нанеся еще один чувствительный удар по голодной наполеоновской, армии.

В битве под Кульмом (нынешний Хлумец, Чехословакия) против французского корпуса Д. Вандамма черноморский офицер попал под артиллерийский обстрел, его бок навылет пронзило картечью. Несмотря на тяжелую рану, он совсем ненадолго выбыл из строя. Подлечившись в походном околотке, вскоре повел казаков в новые баталии.

Подразделение Бескровного внесло свой вклад в победу союзных войск над противником в районе немецкого города Цейца. На прилегающих к нему возвышенностях французы установили орудия таким образом, что они могли обстреливать все окрестности. Для поддержки своего 4-го гусарского полка, донских казаков и черноморской сотни полковник Н. Д. Кудашев организовал интенсивный огневой налет русской артиллерии, который вынудил противника сняться с занимаемых позиций. Только французские батарейцы подцепили свои орудия к передкам и ударились наутек, как на них обрушилась лавина русской конницы. В ее авангарде на полном галопе мчались черноморцы под командованием сотника гвардейского поручика Алексея Бескровного. Они первыми ворвались в город и, спешившись, бросились на штурм укрепленных зданий, где засели французы. Казаки вместе с гусарами наголову разбили противника, захватив в плен 36 офицеров и 1400 солдат, взяв в качестве трофеев несколько неприятельских знамен и 5 пушек.

В развернувшемся под Лейпцигом 16 октября 1813 года ожесточенном сражении («битве народов») участвовало 310 тысяч штыков и сабель русско-прусско-австрийских и шведских войск. Под командованием Наполеона было войск поменьше — 200 тысяч солдат и офицеров. Но французский император и полководец все еще не верил в закат своей звезды и надеялся сокрушить противников железной поступью легионов.

В какой-то момент его коннице при поддержке 60 орудий удалось захватить позиции 2-го пехотного корпуса, вывести из строя часть русской артиллерии. Устояли лишь 2-я русская гренадерская дивизия и прусская бригада Клюкса, образовавшие каре. Поспешившая им на подмогу легкая кавалерийская дивизия И. Г. Шевича не успела развернуться и была опрокинута, а ее командир убит. Французы оказались у Госсы, вблизи ставки союзных монархов. Выручил подход русских резервов и мощный огонь более ста орудий генерала И. А. Сухозанетта. В атаку пошли гренадеры корпуса генерала Н. Н. Раевского, пехота и кавалерия союзников.

Находившийся за плотиной Александр I в критическую минуту приказал вызвать к ставке кирасирские подкрепления и вместе с гвардией ударить противнику во фланг. Плотина через болотистую речушку была узкой, одному коню едва хватало места проскочить. И все же сюда ринулись три эскадрона донцов, а за ними черноморская сотня Алексея Бескровного. Справа лейб-гвардейских казаков прикрывала пологая возвышенность, что позволило им врубиться в ряды противника неожиданно, с полного маху. Сюда же примчались прусские драгуны и кирасиры. Французы попятились назад, а кое-где спасались паническим бегством.

На следующий день наступило затишье, а 18 октября сражение возобновилось с новой силой. Как и все русские войска, черноморцы дрались с противником героически. Финалом последнего боя явилось то, что Наполеон, потеряв две трети своих войск, с 70 тысячами потрепанных ветеранов отошел за реку Эльстер.

В тех двухдневных боях под Лейпцигом Алексей Бескровный и его сотня не раз бросались в сабельные атаки, только из макдональдовского арьергарда черноморцы захватили в плен двух обер-офицеров, 106 нижних чинов и богатый провиантский магазин.

За проявленный героизм и мужество в боях под Кульмом, Цейцем и Лейпцигом Алексей Данилович Бескровный был повышен в чине до полковника и награжден орденом св. Владимира с бантом. Из Силезии казаки и их командир, теперь уже повышенный по должности, в составе многочисленных русских войск походным маршем двинулись в столицу Франции — Париж. И там в марте 1814 года звонко процокали казацкие кони своими ковами по булыжным мостовым.

По окончании военных действий в Европе по разгрому наполеоновских войск боевому офицеру довелось командовать 9-м Черноморским конным полком - на Кубани, а с 1823 по 1827 год служить в царстве Польском на границе с Пруссией.

С новым возвращением в Черноморию у героя Отечественной войны 1812 года началась особо напряженная жизнь. Престарелый атаман Черноморского войска Г. К. Матвеев, известный более всего безрезультатными попытками вызволить родную мать из крепостного состояния, незадолго до смерти рекомендовал назначить А. Д. Бескровного своим преемником.

Приняв в сентябре 1827 года атаманскую булаву, он вместе с тем возложил на себя и огромное бремя забот и ответственности. Прежде всего ему пришлось очистить войсковую администрацию от лихоимцев и казнокрадов, что вызвало недовольство у всей казачьей верхушки.

Но, разумеется, в разгар очередной войны с Персией и Турцией ему понадобилось главным образом заниматься снаряжением и отправкой казачьих частей в действующую армию, поддержанием спокойствия на вверенных границах, решением сложных хозяйственно-экономических проблем повседневной жизни населения Черномории.

В мае 1828 года по приказу русского командования полковник А. Д. Бескровный с частью черноморцев отправился под Анапу, где злым «аппендиксом» торчала турецкая крепость с 10-тысячным воинским гарнизоном. После упразднения Крымского ханства Анапа превратилась в главное пристанище охочих до живого товара дельцов, здесь вовсю процветала работорговля. Многоопытный воин сразу принял решительные меры к уничтожению неприятельских, наблюдательных и заградительных постов на побережье Черного моря, что обеспечило успешную высадку русских войск, доставленных из Крыма. Во время осады Анапы Бескровный быстро разгадал замыслы противника на окружение его отряда, 22 мая смело повел -казаков в наступление и стремительным ударом сбросил в море с высокого берега несколько сот турок и их фанатичных сподвижников. В этом бою черноморцы захватили пушки, ружья и другие трофеи. Тот бой предрешил участь Анапы. Окончательно крепость пала 12 июня 1828 года, теперь ее взятие русскими войсками было не временным, как случалось несколько ранее, а фактически окончательным. В ходе боя было захвачено 4 тысячи пленных, 29 знамен, 85 орудий. Яркую страницу в одержанную победу вписал Черноморский отряд казаков под командованием А. Д. Бескровного. На том памятном крутояре, который он, превратил в прощальный трамплин для неприятеля, тогда же был построен укрепленный редут, названный Алексеевским, по его имени. Бескровный 6 июня получил тяжелую контузию, но до конца операции по взятию Анапы не выходил из боевого строя. За умелое командование Черноморским казачьим отрядом и личную доблесть ему последовали очередное звание генерал-майора и орден св. Георгия четвертой степени.

Хотя ло Адрианопольскому договору о мире турки обязывались прекратить все враждебные действия, пункты об этом не соблюдались. Они продолжали вооружать и науськивать своих обманутых приверженцев на разбойные акции против мирного населения Черномории. И опять Бескровный лично руководит отпором недругам. С ним произошел случай, когда он, потеряв в бою лошадь, вынужден был пустить в ход пику. Но кто-то из нападавших сильнейшим ударом разрубил ее пополам... Тогда Бескровный, уже получивший две раны, стал отбиваться саблей от многочисленных противников, пытавшихся захватить его в плен. Командира отряда уже покидали силы, и он вот-вот мог потерять сознание. И тут ему на подмогу пробились состоявший на службе в войске черкес хорунжий Пшекуй Могукоров и еще несколько черноморцев. Вынесенный на бурке из сабельной сечи почти без сознания, Алексей Данилович продолжал руководить военной операцией, пока она полностью не завершилась. Дальнейшая жизнь А. Д. Бескровного менее интересна и примечательна. От него уехала капризная жена, помещичья дочь, а «обиженные» им махинаторы смогли путем оговора и с помощью крупного царского сановника свести с ним счеты — отстранить от должности. Перед смертью Алексей Данилович завещал свое имущество на устройство в Екатеринодаре приюта для престарелых и одиноких казаков-черноморцев. Последняя воля бывшего атамана была исполнена. Жаль, что имя героя Отечественной войны 1812 года, славного патриота России черноморского казака А. Д. Бескровного ныне забыто на его родине — в Краснодаре и крае. Пора бы потомкам оглянуться на его достойный ратный путь.

Памятник запорожцу

В один из мартовских дней 1894 года по-весеннему нарядные и оживленные казаки и казачки станицы Таманской собрались на свой очередной сход. Вопросов обсуждалось много. Атаман В. И. Толстопят предложил землякам обратиться к екатеринодарской войсковой администрации с просьбой открыть среди кубанцев подписку и сбор средств на сооружение памятника в ознаменование 100-летия высадки здесь, на берегу Тамани, первых запорожцев-переселенцев (25 августа 1792 года) и 100-летия со времени основания ими первой на Кубани церкви Покрова пресвятой богородицы (1794). Сход от своего «щирого сердца» постановил внести на «богоугодное дело» 500 рублей.

В высоких инстанциях Екатеринодара и Петербурга мысль таманцев нашла поддержку. Однако составление и рассмотрение исторической справки о заселении Кубани, концепции памятника растянулось на два года, а воззвание о подписке увидело свет лишь в 1897 году. В строевые казачьи части, подразделения и станицы было отправлено 523 подписных листа. И улита поехала...

Спустя одиннадцать лет, 20 марта 1908 года, в войсковом штабе набралось... 2612 подписных рублей 56 копеек, со взносом самих таманцев общая сумма составила 3112 рублей 56 копеек. А по самым скромным подсчетам, на воплощение в натуру наиболее удачного проекта — преподавателя Кубанского Мариинского женского училища художника Петра Сысоевича Косолапа — требовалось как минимум 15 тысяч рублей. Косолап предлагал изготовить фигуру казака-запорожца из бронзы, а пьедестал из гранита. По его замыслу, запорожцу надлежало одной рукой держать знамя, другую прижимать к груди в знак благодарности судьбе, одна нога должна была находиться в лодке, другая — на постаменте, как бы символизируя высадку на таманский берег.

Наказной атаман Малама потребовал, чтобы все расходы на памятник не превышали 2 тысяч рублей. За столь смехотворную сумму приличный монумент соорудить никто не брался. Нашелся, правда, один делец в Батуми, обещавший изготовить бетонный его эквивалент, да и тот в конечном счете увильнул от контракта.

И лишь вступление в должности нового начальника штаба и наказного атамана Кубанского казачьего войска в 1907—1908 годах сдвинуло наконец с мертвой точки давно выношенную задумку. По происхождению богатый казак, атаман М. П. Бабич крепко поднажал на честолюбивые эмоции земляков, обратившись к ним с пространным воззванием. И приток денег возрос. Но и проект памятника дорожал. В 1910 году его разработчик Б. В. Эдуарде, взявший за основу идею П. С. Косолапа, представил смету на 35 229 рублей 3 копейки. Войсковое командование скорректировало ее до 31 754 рублей 33 копеек.

Тогда же был создан комитет по сооружению памятника. Надо отдать должное: комитет стремился к удешевлению строительства памятника при сохранении высоких параметров его качества, оказался на высоте при окончательном решении вопроса, кого конкретно изобразить в бронзовом изваянии. Ведь до этого дебатировалось несколько вариантов: отлить фигуру первого кошевого атамана Сидора Белого либо полковника Саввы Белого, приведшего сюда первую партию казаков-переселенцев, а то и отдать предпочтение войсковому судье Антону Головатому, проявившему недюжинные способности ходатая перед императрицей Екатериной II за интересы казачества. Комитет же «пришел к окончательному решению, что памятник таманский, как предлагали покойные генерал-майор И. И. Мазан и художник Косолап, должен изображать собой не Сидора Белого или Антона Головатого, а рядового запорожца-сечевика».

В таком аспекте и решалась задача. По рекомендации комитета в знак признания заслуг упомянутых исторических лиц на лицевой стороне памятника предлагалось сделать надпись: «Первым запорожцам, высадившимся у Тамани 25 августа 1792 года под командой полковника Саввы Белого», с противоположной стороны воспроизвести текст песни Головатого «Ой, годи нам журиться» с указанием «Антон Головатый, войсковой судья верных казаков черноморских». Предусматривалась и надпись с выражением признательности таманцам за их память о предках.

Понадобилось еще несколько корректировок и уточнений по проекту памятника и сметы на его сооружение, консультаций со столичными специалистами. И вот изготовлена скульптурная модель. На ее осмотре побывали многие должностные лица Петербурга. И даже последний царь — Николай II. Представитель Кубанского казачьего вонека вручил ему уменьшенный образец модели.

В срочном порядке завершались заключительные приготовления. Отливка бронзовой скульптуры запорожца поручалась бронзолитейному заводу Верфеля, мраморные монолиты на пьедестал и отмостки вокруг него взялось поставить первое Восточнофинляндское гранитное общество. Нашелся подрядчик по установке монумента.

Комитет договорился с одним из своих членов-таманцев о частичном сносе построек в его домовладении, дабы они не загораживали вид на памятник со стороны моря и открывали панораму в центре станицы. С той же целью пришлось по сходной цене купить целый дом у другого покладистого хозяина и убрать его совсем с центральной площади. Отведенная под памятник земля по постановлению станичного схода передавалась Кубанскому казачьему войску «в полное его распоряжение и на вечные временами к месту этому ни мы, ни потомки наши касаться не должны».

Звучит наивно. Но кто из тогдашних таманцев мог предположить, что через шесть лет в результате победы Октября 1917 года частная собственность на землю будет раз и навсегда отменена без всякого выкупа. Да и самому казачьему войску в его монархическом понимании придет конец?

Открытие памятника запорожцу (черноморцу) в станице Таманской (нынешней Тамани) состоялось 5 октября 1911 года. С тех пор возвышается в самом центре древней Тамани добротно выполненный бронзовый сколок с далекого времени заселения кубанского края. Колоритно описал это торжество В. Лихоносов в романе «Ненаписанные воспоминания».

к содержанию раздела