М.В. Покровский

Из истории адыгов в конце XVIII — первой половине XIX века

Очерк шестой. Мюридизм на Западном Кавказе

Распространение мюридизма на Западном Кавказе

Перейти к содержанию книги

Не ставя перед собой задачи осветить общую историю мюридизма как формы религиозной идеологии, которая прошла длительный путь развития и своими истоками была связана с традициями ислама еще в пору арабского халифата, мы попытаемся рассказать о роли мюридизма лишь в тот исторический момент, когда он проник на Западный Кавказ в качестве воинствующей проповеди газавата. В это время мюридизм выступал не только как религиозное учение, но и как форма военно-политической организации, создаваемой наибами Шамиля для общей мобилизации сил горских народов против России.

Мюридизм на Западном Кавказе не получил, как известно, того широкого развития, какое он имел у народов Восточного Кавказа. Его распространение натолкнулось на сопротивление широких слоев населения у ряда адыгских народов, принимавшее порой характер вооруженной борьбы против посланников Шамиля. Тем не менее он и здесь оставил значительный след и оказал большое влияние на исторические судьбы адыгов.

Первые официальные сведения о проникновении на Западный Кавказ проповедников воинствующего мюридизма относятся к Т840 г. В половине октября командующий Кавказской линией получил сообщение, что Движение, поднятое Шамилем в Чечне, находит свой отзвук и у абадзехов и что абадзехи под влиянием проповеди присланных к ним мулл готовятся якобы к нападению на линию. Хотя никаких серьезных подтверждений этого не было, командование сочло нужным провести военную экспедицию на реки Ходзь и Псефир, которая послужила началом ряда аналогичных мероприятий царского правительства.

В мае 1842 г. командованием войск Кавказской линии было получено известие о прибытии к убыхам и шапсугам четырех агентов Шамиля, присланных с воззваниями, в которых закубанцы призывались начать летом этого же года военные действия. Шамиль обещал поддержать Их своими войсками, овладеть русскими укреплениями на Кубани и Лабе и разгромить Ставрополь.

Одним из первых результатов деятельности засылаемых на Западный Кавказ проповедников мюридизма было создание здесь отрядов хаджиретов или мутазигов, которые должны стать ядром постоянной армии для борьбы их с Россией. В эти отряды прежде всего поступали обедневшие юноши-сироты. Как это отмечалось выше, им грозила постоянная опасность потерять свободу и быть проданными в рабство. Кроме того, видное место в отрядах хаджиретов занимали изгнанники из аулов, исключенные из общин за совершенные ими преступления. М. М. Ковалевский отождествлял этих людей со славяно-русскими изгоями и древнегерманскими wargus, не имеющими семьи, отлученными от общения с близкими и обреченными на вечное скитание.

Довольно значительную часть в рядах хаджиретов составили также молодые дворяне низших степеней, которые, по меткому выражению современника, «свинцом засевают, подковой косят, шашкой жнут». Среди них встречались иногда и люди обеспеченные, для которых служба в этих отрядах была источником дальнейшего обогащения.

Главным в возникновении и существовании института хаджиретства в том виде, какой он получил в описываемое время, несомненно, явилось действие социальных причин: наступление княжеской знати на общинные права, ослабление родовых связей, рост социального и имущественного неравенства, полное обнищание отдельных семей тфокотлей, грозившее их членам потерей свободы и обращением в зависимое состояние, — все это приводило к образованию большого количества «лишних людей».

И. Попко, выпустивший в 1858 г. в свет свою работу «Черноморские казаки», на основании личных наблюдений, говоря о хаджиретах, писал в присущем ему стиле, что это название по преимуществу относилось к «буйным бездомовникам, которые выросли в круглом сиротстве и неимуществе или которые, накликав на себя гонение в своих обществах, бежали с родины на чужбину и там, по неимению недвижимой собственности и собственного тягла, промышляют себе хлеб насущный кинжалом "и винтовкой». Начальник Черноморской береговой линии вице-адмирал Серебряков, прекрасно знавший обстановку в горах, характеризуя мутазигов, также подчеркивал, что это люди, «не имеющие ни домов, ни имущества».

Первым официальным посланником Шамиля на Западном Кавказе был Хаджи-Мухаммед, который появился у абадзехов в мае 1842 г. в сопровождении группы эфендиев из Дагестана и Чечни. Вслед за Хаджи-Мухаммедом на Западный Кавказ прибыл Сулейман-эфенди. Третьим наибом Шамиля был энергичный проповедник воинствующего мюридизма Магомед-Амин (Мухаммед-Эмин, Мухаммед-Амин Наиб-паша, Эмин-бей, как его именовали в турецкой и европейской прессе того времени).

Не останавливаясь на деятельности первых двух наибов Шамиля, поскольку у одного из них она была весьма кратковременна, а другой, потерпев неудачу, уже в 1846 г. перешел на сторону царизма, попытаемся рассказать о событиях, связанных с деятельностью Магомед-Амина. Следует заметить, что она привлекала к себе внимание не только русской военной администрации, но и ряда историков, причем представители либерально-народнического направления обычно резко противопоставляли Магомед-Амина Сефер-бею, считая его выразителем интересов народных масс.

Как известно, и в советской исторической литературе Магомед-Амин часто рассматривался как выдающийся руководитель борьбы адыгов за независимость.

Русское командование в своей оценке его деятельности всегда подчеркивало его ум и энергию, но в то же время отмечало, что он отнюдь не склонен был отказываться: от земных благ во имя достижения «небесного блаженства». В январе 1860 г. генерал Филипсон, в штабе которого находился сдавшийся в плен Магомед-Амин, писал князю Барятинскому, что, выполняя его поручения, Магомед-Амин «действовал энергически и ни днем ни ночью не имел покоя» и что, «как умный человек, он, конечно, понимает, что только преданностью нашему правительству он может надеяться не только удержать свое богатство, но и еще прочнее устроить свое благосостояние... я думаю, что он может быть весьма полезен для окончательного устройства края».

Один из «довереннейших и надежнейших наибов Шамиля», он в молодости прошел школу мусульманского образования и затем несколько лет подряд бродил в качестве совершенствующегося тельмиха (ученика) по Кавказу и Малой Азии. Своим рвением и преданностью он завоевал полное доверие Шамиля, который в знак особого расположения письма к нему адресовал: «Нашему Магомету Верному».

Магомед-Амин прибыл на Западный Кавказ в конце 1848 г. в сопровождении небольшой группы близких к нему лиц. Он был поражен далеко зашедшим сближением значительной части коренного населения с русскими. Впоследствии он откровенно признавался, что до приезда его в закубанский край жители многих аулов настолько сблизились с русскими, что «рядом пахали землю и косили сено... что немного нужно было времени для того, чтобы оба народа слились в один», и что он успел совершенно отделить от русских горцев и полагает, что «сделал тем большую услугу исламизму и Порте».

Делая даже серьезную скидку за счет возможного нарочитого преувеличения им своих заслуг перед султаном, нельзя не признать, что-сам факт такого заявления в устах главного вдохновителя мюридистского движения на Западном Кавказе является лучшим свидетельством наличия экономических и культурных связей адыгов с русским населением. Эти связи, возрастая и ширясь, с каждым годом все больше просачивались через рогатки и препоны официального правительственного курса царизма на Кавказе.

Территория Западного Кавказа, на которой Maгомед-Амин развернул деятельность, была ограничена течением р. Лабы, средним и нижним течением Кубани и берегом Черного моря, от устья Кубани до границ Абхазии.

В конце января 1849 г. он выступил на большом народном собрании с призывом «обновить» мусульманство адыгов путем строгого выполнения шариата и поголовного их участия в священной войне. Магомед-Амин объявил, что цель его состоит в том, «чтобы соединить весь народ закубанский в один союз, чтобы народ этот не имел никаких мирных сношений с русскими, как противниками их религии, что цель его это была воля турецкого султана». Стремясь придать своей миссии особое значение, он не остановился перед тем, чтобы дискредитировать предшественников — Хаджи-Мухаммеда и Сулей-ман-эфенди, демагогически заявив, что они были обманщиками, действовавшими исключительно «по собственным видам и потому и не имевшими больших успехов». Вслед за тем он объявил воззвание Шамиля, в котором широковещательно говорилось, что султан вызывает всех закубанцев, как единоверцев, «на брань противу русских и быть в готовности с тем, чтобы по первому повелению двинуться туда, где сказано будет».

Комментируя это воззвание, Магомед-Амин утверждал, что султан обещает всем верным ему неисчерпаемые милости и военную помощь, и категорически потребовал возобновления отрядов мутазигов на основании беспрекословного исполнения воли султана. Создание этих отрядов, согласно оглашенному им тексту воззвания, диктовалось тем, что «турецкий султан в непродолжительном времени объявит России войну и что турецкий военный флот готовится к походу в Черное море для уничтожения русских береговых укреплений». Для широких же военных действий, которые начнутся вслед за этим на Кавказе, султан и Шамиль считают необходимым завести у адыгов также и «постоянное войско, артиллерию, учредить казну, производить всем служащим жалованье и давать пенсии раненым и семействам убитых».

Цитируемые документы дают основание полагать, что еще за четыре года до начала Крымской войны Магомед-Амином проводилась на Западном Кавказе соответствующая военно-политическая подготовка.

С первых же шагов своей деятельности он нашел поддержку со стороны местного мусульманского духовенства и большинства абадзехских старшин. Влиятельнейшие из них, «между которыми особенно выделялся Хаджи Касай Джандаров», сделались самыми преданными слугами Магомед-Амина. Эфенди и муллы начали весьма деятельно проповедовать газават, или священную войну с русскими. Благодаря их активной поддержке Магомед-Амину удалось добиться того, что абадзехи отказались от принятого ранее решения изгнать хаджиретов, разжигавших вражду к русским.

К февралю 1849 г. он почувствовал себя настолько прочно, что потребовал от абадзехов обязательного выставления мутазигов, ввел в действие мусульманское законодательство и постоянную систему налогов.

В своей деятельности он умело использовал территориальную разбросанность абадзехских общин для того, чтобы подчинить их себе поочередно.

Неповинующиеся подвергались суровым наказаниям: дома их сжигались, имущество конфисковалось, а сами они заключались в тюрьму, представлявшую собой глубокую земляную яму; как сообщалось в документе, «туда ввергают по повелению Магомета-Амина своевольных горцев, не подчиняющихся требованиям его, и после некоторого времени заключения он или прощает виновных, по принятии присяги на безусловное повиновение, или осуждает их на смертную казнь, которая обыкновенно состоит в утоплении».

С весны 1849 г. Магомед-Амин начал покорение других народов. Махошевцы, егерухаевцы и темиргоевцы вынуждены были принести ему присягу и обязались платить налагаемые им подати. Некоторые, в частности темиргоевцы, принеся присягу Магомед-Амину, тотчас же предусмотрительно отправили своих депутатов к русским военным властям с заявлением, что эту присягу они приняли из страха перед аминовскими мутазигами и что она нисколько не отразится на их отношениях с русскими. Более решительную позицию заняли бжедухи, которых Магомед-Амин решил ради изоляции от русского влияния переселить в глубь адыгской территории. Обеспеченные русским покровительством, они единогласно отвергли предложения наиба и отвечали, что станут защищать свои земли с оружием в руках.

Боясь, что их пример подействует и на темиргоевцев, Магомед-Амин решил и их переселить в горы.

Генерал Ковалевский, пытаясь задержать движение Магомед-Амина к темиргоевским аулам, хотел переправить русский отряд за Лабу, но это осуществить ему не удалось вследствие сильного подъема воды в реке, и он вынужден был ограничиться лишь артиллерийским обстрелом войск наиба, не принесшим серьезного вреда. Воспользовавшись этим, Магомед-Амин демонстративно принял на глазах у русского командования новую присягу у колебавшихся темиргоевцев и, забрав их вместе с собой, Двинулся вверх по Лабе.

Выведя переселенцев с их прежнего места жительства, он назначил им места для основания новых аулов и поставил над ними в качестве своего полномочного заместителя темиргоевского эфенди Устокова, который до этого времени жил у абадзехов. Переселенцы обязаны были содержать постоянные караулы в количестве 60 всадников. Осенью и зимой 1849 г. Магомед-Амин закрепил достигнутые успехи. В апреле же 1850 г. он обрушился на черченеевцев и хамышеевцев. Умело использовав разлив Кубани, стильно затруднявший действия русских войск, он начал военные операции.

Силы Магомед-Амина ко времени описываемых событий состояли не только из отрядов мутазигов и абадзехского ополчения, созданного усилиями преданных ему старшин, но и значительно пополнились за счет добровольно присоединившихся к нему бжедухских тфокотлей, которых он привлек демагогическим обещанием избавить навсегда от власти и произвола их князей и дворян, если они примут участие в газавате. Появление русских войск в глубине адыгской территории сильно встревожило абадзехов, находившихся в его лагере, и они, невзирая на его угрозы, «поспешили на защиту своих собственных аулов». Таким образом, обстановка складывалась весьма благоприятно для нанесения решительного удара по его силам. Однако этого не произошло вследствие совершенно неожиданного для русского командования обстоятельства. Бжедухская знать решила использовать пребывание русских войск за Кубанью для того, чтобы потребовать от Магомед-Амина выполнения данных им перед этим секретных обещаний сохранить все ее владельческие права. 25 апреля бжедухские князья и дворяне собрались на общий съезд в ауле Гобокай для переговоров с уполномоченным Магомед-Амина и, заручившись от него новым подтверждением, что наиб Шамиля вовсе не думает посягать на их феодальные права, отказали русскому командованию в помощи и отвели свои войска.

В силу этого генерал Рашпиль не счел возможным развертывать военные действия и через затопленную водой долину р. Кубани 27 апреля возвратился на ее правый берег. Отход русских войск происходил в крайне тяжелой обстановке: глубина воды, затопившей дороги, местами достигала двух аршин и всякое дальнейшее промедление их за Кубанью после соглашения, заключенного бже-духскими князьями с Магомед-Амином, грозило гибелью.

Состояние письменных источников не позволяет, к сожалению, проследить все подробности описанного эпизода и закулисную сторону переговоров, происходивших между бжедухской знатью и Магомед-Амином. Не подлежит сомнению, однако, что достигнутое между ними соглашение было заключено за счет нарушения интересов народных масс.

Приведя к присяге при помощи князей и дворян хамышеевцев и черченеевцев и получив от них мутазигов с условием содержания последних за счет присягнувших, Магомед-Амин «обратил все внимание на шапсугов», стремясь подчинить их, и с этой целью в последних числах мая двинулся к шапсугской территории. Узнав о его приближении, шапсуги, жившие на реках Шебж и Афипс, встретили его с оружием в руках на границе своих владений и решительно воспротивились его вступлению в Шапсугию. Напрасно мюриды Магомед-Амина призывали шапсугов стать под знамена газавата — они остались глухи к их призывам, а в личных переговорах с самим наибом шапсуги в духе восточного гостеприимства любезно предложили ему въехать в их владения одному «в качестве гостя и проповедника магометанской религии», но решительно заявили, что «ни под каким видом не допустят его сделаться повелителем шапсугского народа, подобно тому как он утвердился у абадзехов». Это означало, что горцы уже достаточно четко различали две стороны мюридизма: как форму религиозной идеологии и как военно-политическую организацию, втягивавшую их в борьбу против России.

Такой оборот дел при сравнительно небольших силах весьма мало устраивал Магомед-Амина, и он поспешил выйти из неприятного положения. В ответ на сделанное предложение он заявил, что «ночью получил повеления от Шамиля, вследствие которых должен возвратиться на р. Шовгаше».

Возвратившись сюда, он немедленно объявил дополнительный сбор всадников у абадзехов, хамышеевцев и черченеевцев для организации нового похода.

Трудно сказать, как развивались бы дальнейшие события, если бы Магомед-Амин не нашел поддержки у протурецки настроенной старшинской верхушки шапсугов. По полученным русским командованием сведениям, старшины ряда аулов собрались отдельно от тфокотлей на р. Убин и приняли решение поддержать Магомед-Амина.

В той сложной картине социальных и политических коллизий, какие переживали адыгские народы в первой половине XIX в., этот эпизод представляет особый интерес. В очерке «Политика царизма по отношению к адыгской феодальной знати» мы специально останавливались на истории борьбы шапсугских тфокотлей со своим дворянством, закончившейся поражением последнего и возвышением богатой «почетной» старшинской верхушки шапсугского аула. Поднявшаяся аульная верхушка сосредоточила у себя большое количество конфискованных У дворян крепостных и рабов и была серьезно озабочена закреплением и расширением своих экономических и политических позиций. В ее глазах Магомед-Амин (как это стало широко известно), отнюдь не презиравший земных благ и служение делу мюридизма соединявший со скопидомным их накоплением, казался фигурой, заслуживающей внимания. «У наиба есть один порок,— писал в январе 1860 г. генерал Филипсон князю Барятинскому,— это жадность к корысти. Он составил себе из штрафов значительное состояние, заключающееся преимущественно в крестьянах, которых, говорят, у него до 1000 душ». Будучи необычайно жадным «к приобретению», Магомед-Амин очень быстро накопил солидный капитал «сборами на общественные потребности, штрафами и грабежом». Адыгские старшины с большим опасением и неприязнью смотрели на чрезмерно растущую политическую активность рядовой массы тфокотлей. Эта активность уже не укладывалась в рамки старинных родовых общественных институтов, которые старшинская знать стремилась использовать для утверждения своего господства. Военно-теократическая диктатура Магомед-Амина в представлении старшин должна была явиться залогом сохранения и роста их политического влияния, поддержкой их привилегий и незыблемости владения крепостными и рабами. Отсюда-то и проистекало стремление старшин включиться в управленческий аппарат мюридизма на Западном Кавказе.

В области внешней политики эта новая прослойка адыгских феодалов возлагала на Магомед-Амина задачу обеспечения бесперебойных экономических связей с Турцией, рынки которой были всегда открыты для ее торговли людьми, и административно-политические функции по урегулированию всех вопросов ее будущих взаимоотношений с Портой, какие должны были сложиться после перехода Кавказа под власть Оттоманской империи.

Опыт предшествующих сношений шапсугской старшинской знати с русской администрацией убеждал ее в том, что ей не удастся удержать в своих руках рабов и крепостных в случае перехода Кавказа под власть России, стоявшей на пороге буржуазных реформ. Для нее совершенно невыносимым обстоятельством был, в частности, постоянный прием беглых рабов русскими властями и их освобождение. Факт огромной заинтересованности верхушки шапсугов во владении рабами, как уже не раз отмечалось, нашел отражение в длинном ряде официальных документов.

В бурном потоке военных и политических событий, протекавших на Западном Кавказе, социальные верхи адыгского аула в лице старшин и богатых тфокотлей видели в Магомед-Амине якорь стабилизации достигнутого ими положения. Аульная верхушка и явилась главной социальной базой мюридизма на Западном Кавказе. Она в лице мухтаров (начальников участков, введенных Магомед-Амином) составила и костяк его военно-полицейской администрации.

Старшинская знать «демократических племен» не имела в своем распоряжении даже того примитивного полуразбойничьего аппарата принуждения, каким располагали князья и высших степеней дворяне в лице вооруженной дворни и мелкого дворянства, им подчиненного. Вот почему энергичный наиб Шамиля с его военно-теократической системой государственности был для нее вполне политически приемлем.

Поддержка Магомед-Амина старшинами не могла укрыться от внимания местной русской администрации, и она в дальнейшем в мероприятиях, направленных против распространения его влияния, всегда стремилась воздействовать прежде всего на эту новую подымающуюся прослойку феодалов.

Магомед-Амин, в свою очередь, очень скоро после приезда на Западный Кавказ прекрасно понял, что ставка на старое дворянство «демократических племен» лишена практического смысла, потому что оно не имело серьезного значения. В данном случае он руководствовался отнюдь не приписываемым ему непреодолимо-враждебным отношением сурового демократа к дворянам как социальной категории адыгского общества, а трезвым политическим расчетом. Лучшим доказательством является то, что в начале своей деятельности он обнаруживал отчетливое стремление сблизиться с военно-феодальной знатью, и продолжал проводить эту линию среди «аристократических племен» даже' тогда, когда уже отказался от нее У «племен демократических». В целях сближения со знатью он, как известно, даже вступил в брак с сестрой темиргоев-ского князя Карабека Болотокова. Фамилия Болотоковых считалась наиболее влиятельной между всеми аристократическими семьями за Кубанью. Склонив на свою сторону Болотоковых, Магомед-Амин рассчитывал достичь сразу нескольких результатов: во-первых, он этим подчинял влиянию темиргоевцев, егерухаевцев и мамхирцев, подвластных Карабеку Болотокову и князьям его фамилии; во-вторых, он становился родственником самых сильных и влиятельных аристократических семейств, которые, приняв его в свою среду, должны были перестать относиться к нему как к безродному пришельцу (что в понятиях адыгов играло огромную роль), и, в-третьих; породнившись с богатой княжеской фамилией, он рассчитывал на ее материальные средства.

Князья и дворяне вначале довольно охотно поддерживали наибов Шамиля на Западном Кавказе, надеясь на укрепление своего пошатнувшегося положения. Оценив эту позицию дворянско-княжеской аристократии, русские, власти заметили, что многие князья и дворяне сближаются с вождями мюридистского движения «в надежде восстановить через них прежние свои права».

Вполне понятно, что женитьба Магомед-Амина на сестре Болотокова, став известной, сразу же произвела крайне неблагоприятное впечатление на массу тфокотлей «аристократических племен», которые стали видеть в нем представителя княжеской фамилии и обнаруживали к нему в силу этого весьма настороженное отношение, отказывая в военной поддержке.

Этим и объясняется тот новый зигзаг социальной политики Магомед-Амина по отношению к тфокотлям «аристократических племен», который выразился в том, что он неожиданно резко порвал с адыгскими князьями, подвергнув последних суровым репрессиям, но постарался сохранить на своей стороне симпатии мелких дворян, как необходимой ему военной силы для действий против шапсугов.

Пытаясь воссоздать картину происходивших событий по отдельным отрывочным и разбросанным материалам, можно сказать лишь следующее: мелкое дворянство в описываемый момент обострения социальных противоречий с тфокотлями увидело в Магомед-Амине спасение и охотно пошло за ним, жертвуя интересами, а иногда и жизнью своих сюзеренов. Объективным основанием для этого были какие-то не совсем ясные и, вероятно, в достаточной степени преувеличенные «несправедливости» со стороны князей по отношению, к дворянам. Говоря о репрессиях Магомед-Амина против князей, официальные документы отмечают, что князья по отношению к дворянам «сами своими несправедливостями к последним сделали их опасными для себя».

В то время как дворяне шли на компромисс и готовы были заключить соглашение с Магомед-Амином, князья решительно не желали отказаться от политической самостоятельности. Наиб же Шамиля, дороживший поддержкой тфокотлей и временно получивший ее у дворян, в категорической форме писал князьям: «Вам должно почитать, во-первых, бога, во-вторых, пророка его Магомета, а в-третьих, слушаться и повиноваться мне — начальнику вашему».

В результате создавшегося положения князьям оставалось отбросить всякие иллюзии относительно возможности укрепить свою власть под знаменами мюридизма и снова кинуться в объятия царского правительства России. Одним из первых выразил эти настроения князь Пшемаф Кончуков, который в ответ на требование наиба прислать ему войска писал, что он «не признает себя подвластным Амину, а потому и мартизаков к нему не намерен послать», и тотчас же принес присягу российскому императору.

Характерно, что русская администрация, получавшая довольно точную информацию из самого штаба мюридистского движения, не раз предупреждала-адыгских князей, что «они очень ошибаются потому, что возмутители не имеют никаких намерений предоставлять кому-либо независимость от себя и тем более наследственную власть».

Возвратимся теперь к описанию дальнейшего хода событий.

Приняв решение поддержать Магомед-Амина, шапсуг-ские старшины тотчас же послали к нему гонцов с предложением двинуться «в Шапсугию». Однако собрание на Убине и принятое на нем решение им не удалось сохранить в тайне от народных масс, которым стало известно, что старшины намереваются просить Амина, «чтобы тот вооруженной рукой покорил Шапсугию своему могуществу».

Это вызвало взрыв бурного негодования широкой массы тфокотлей, и шапсугское крестьянство вопреки воле старшин взялось за оружие.

Для русского правительства не являлось секретом наличие острых социальных противоречий среди адыгов, и Николай I, ознакомившись с донесениями о действиях Магомед-Амина, заявил, что здесь «поразличию интересов различных классов (подчеркнуто мною.— М. П.) народонаселения едва ли можно ожидать в скором времени какого-либо общего единодушного против нас восстания». Тем не менее, опасаясь, что при дальнейшем развертывании деятельности Магомед-Амина обстановка может сильно осложниться, он предписал военному министру обратить на нее внимание и немедленно доносить ему о всех мало-мальски важных событиях.

29 июня 1850 г. близ урочища Догой отряды хаджире-тов Магомед-Амина вступили в сражение с шапсугским народным ополчением и были разбиты. Озлобленный неудачей, Магомед-Амин отступил в земли абадзехов и остановился на р. Супс. Находясь здесь, он потребовал у абадзехов и бжедухов «собрать всех, кто только в состоянии носить оружие», и, получив значительные подкрепления, 6 июля вновь двинулся на шапсугов, причем на этот раз ему удалось одержать победу.

Причина поражения народного ополчения шапсугов крылась, однако, не в численности и не в военно-техническом превосходстве сил Магомед-Амина, а в предательской тактике шапсугских старшин, жаждущих получить бразды правления, если бы удалось Амину поработить шапсугов.

Дело в том, что шапсуги, узнав о подготовке Магомед-Амином вторичного вторжения в их земли, со своей стороны также приняли оборонительные меры, причем главную роль организации обороны взяли на себя общины, расположенные по р. Шебж. Вооруженные тфокотли стекались на сборные пункты и, как казалось, готовились действовать единодушно, но на самом деле вышло иначе: к шапсугам-шебжцам присоединились только одни жители р. Афипс, но и те еще до начала сражения покинули шебжцев по требованию старшин.

В результате только одни шебжцы остались непреклонны, и в сражении, происшедшем 1 июля на р. Афипс, они «геройски встретили сборище Эмина». Силы были неравны, и, понеся в кровопролитном сражении крупные потери, шебжцы вынуждены были «спасаться бегством по лесам». После этого Магомед-Амин перешел через р. Афипс в землю шапсугов и, пользуясь поддержкой старшин, принял присягу от жителей аулов, расположенных на реках Шебж и Афипс.

Часть шапсугов, жившая в труднодоступной горной полосе западной части Кавказского хребта, носившей название Хапужичес (Старая Родина), и после победы Магомед-Амина продолжала сопротивление. Старшинская верхушка глухих горных шапсугских аулов не смогла проявить той политической активности, которую обнаружили старшины предгорной полосы, и вынуждена была действовать в контакте с народной массой. Попутно напомним, что у горных шапсугов религиозная идеология мусульманства почти не привилась, и к описываемому времени у них довольно сильны были еще пережитки христианства, смешанного с язычеством.

Для укрепления своего положения в Шапсугии Магомед-Амину необходимо было сломить это сопротивление. Узнав о его намерении, горные шапсуги решили защищать независимость. Они устроили завалы на горных тропах, которые вели к их аулам, и приготовились к обороне, поклявшись убить самого Магомед-Амина. Узнав об этом и опасаясь, что угроза может быть приведена в исполнение, Магомед-Амин, двинувшись в поход, переоделся в простую черкеску, а свою одежду предусмотрительно надел на одного из абадзехских эфенди, находившегося в его свите. Подобная мера себя оправдала. Едва только отряд стал подниматься в горы, как из-за деревьев раздались выстрелы и «один из эфендиев, одетый в костюм Магомеда Амина, был ранен двумя пулями».

Сломив сопротивление выставленных против него передовых отрядов, Магомед-Амин двинулся в глубь шапсугской территории.

Дальнейшие события в официальных русских донесениях рисуются в следующем виде: «...шапсуги, видя, что против многочисленной толпы аминовских мартазаков им устоять нельзя, бросили свою позицию. Амин велел очистить дорогу, двинулся по ней вперед и достиг беспрепятственно первого по пути аула. Сюда прибыли старейшины с некоторых аулов, и Магомед Амин потребовал от них присяги и принятия магометанской веры. На это старейшины ответили ему, что они хотя и дадут присягу, но это будет сделано не от чистого сердца, а только по принуждению, что же касается до перемены религии, то они решительно отказываются от исполнения его в этом случае требований. После сего Амин приказал все кресты, находившиеся на могилах покойников, сломать, снести в одно место и сжечь, а затем силой заставить их дать присягу».

Победа Магомед-Амина над шапсугами вызвала новый приток беженцев из-за Кубани. Многие, не желая подчиниться насильственно устанавливаемой им диктатуре, стали переходить на правую сторону р. Кубани под защиту русских укреплений. Перед командованием кордонной линии возник вопрос о содержании беглецов, который был решен следующим образом: беглецам предписано было выдавать суточное содержание «...принадлежащим княжеским фамилиям по 30 коп. серебром, дворянам и их семействам по 20 коп. и простым черкесам по 10 коп. в сутки» за счет жалованья горских офицеров, изменивших русскому правительству и перешедших на сторону Магомед-Амина.

Для характеристики происходивших летом 1850 г. событий очень важна «Записка о ходе дел за Кубанью по случаю возмутительных действий агента Шамиля — Магомета Амина», представленная 29 июня генералом Рашпилем. Эта записка содержит не только общее описание событий, но и представляет попытку разобраться в их смысле и значении. Кроме того, она изобилует рядом деталей, рисующих позицию адыгского дворянства по отношению к деятельности Магомед-Амина.

Давая общий обзор действий, генерал Рашпиль указывает, что вскоре после вынужденного подчинения наибу хамышеевцев и черченеевцев среди последних поднялось движение во имя отказа от принесенной присяги на верность мюридизму. В результате этого население пяти хамышейских аулов: подпоручика князя Мишеоста Гаджемукова, прапорщика Бжегока Улоока, прапорщика Тлеустена Инармиса, султана Сагат-Гирея и Алкаса Бжегако — перешло со всем своим имуществом и скотом на правую сторону Кубани, где его и разместили на землях Казанской и Прочноокопской станиц. Все же остальные ха-мышейские аулы, во главе которых стояли князья прапорщики Джанклиш Гаджемуков, Инжар Крымчериок и Науруз Шумануков, а также все без исключения черче-неевские князья и дворяне со своими «подвластными» приняли присягу на безусловное повиновение Магомед-Амину. Однако когда к ним в первых числах мая были разосланы обращения русских властей, то они немедленно прислали делегацию в Екатеринодар с заявлением, что они присягнули наибу только потому, что «не могли удержать в повиновении своего народа и были увлечены к присяге безотчетным страхом и желанием избегнуть разорение и пролития крови, но что искренне они никогда не были расположены в пользу Амина и по-прежнему сохраняют свою преданность русским».

Делегаты уверяли, что они готовы были бы поднять открытое восстание против Магомед-Амина, но не в состоянии пока этого сделать, так как он опирается па сильную поддержку абадзехов.

Только два черченеевских князя: подпоручик Аладжук Ахеджаков и прапорщик Яндарь Эльбуздок, а также хамышейский князь Инжар Крымчериок остались верны присяге Магомед-Амину.

Генерал Рашпиль уверил делегатов, что он будет ходатайствовать о прощении виновных, но лишь в том случае, если убедится на деле в искренности их обещаний. Эту искренность изменившие русскому правительству князья впоследствии постарались доказать тем, что на требования Магомед-Амина прибыть в его ставку «отозвались больными».

Оценивая общую обстановку, сложившуюся ко второй половине 1850 г., генерал Рашпиль писал:

«Вообще же по всем сведениям, получаемым из-за Кубани, и по самому ходу дел известно, что абадзехи до крайности тяготятся властию Магомета Амина, но недостает у них только решимости на открытое восстание против него; что в отказе шапсугов Магомету Амину принимали тайное участие некоторые почетнейшие абадзехи и что от твердости шапсугов все ожидают перемены обстоятельств и случая ниспровергнуть власть Магомета Амина. Таково именно теперь направление умов и главное — все: абадзехи, шапсуги, натухайцы связаны одними интересами меновой торговли и опасаются, чтобы по причине возникающих волнений правительство наше не запретило торговых сношений с ними, всю важность которых они так хорошо понимают и знают, что в случае повсеместного прекращения пропуска к ним товаров они придут в самое бедственное положение.

Что касается до бжедухов, то в искренности намерений их при настоящих обстоятельствах оставаться под нашим покровительством нельзя сомневаться, потому что они более всех прочих горцев поняли пользу нашего покровительства и не могут не тяготиться своим отчуждением от нас. Редкий день проходит, чтобы я не слышал жалоб от них на настоящее положение дел и раскаяние за признание власти Магомета Амина, слишком для них тягостной... и простой народ большею частью уже понял свое заблуждение и желает возвратиться под покровительство наше; но открытого восстания они сами собой никаким образом сделать не могут, а потому просят оказать им пособие от ненавистной власти Магомета Амина и что для этого они готовы на все меры, какие угодно было бы правительству предпринять, и согласны на самое переселение в места безопасные от внешних волнений; но всего более убеждают правительство оградить их земли цепью укреплений, чтобы закрыть их от абадзехов (подчеркнуто мною.— М. П.). А что касается до покорности их, то они, безусловно, предаются во власть нашу и готовы быть полезными нам по мере сил своих, лишь бы только на постоянных землях своих они были спокойны и защищены от покушений неприязненных горцев».

Последняя мысль Рашпиля, скупо выраженная всего в двух фразах, освещает еще одну сторону тактики Магомед-Амина, на которую, как нам кажется, не обращалось должного внимания историками. Эта сторона заключается в использовании им межплеменной вражды. В частности, в этом последнем обстоятельстве в значительной степени можно видеть объяснение той относительной прочности положения Магомед-Амина, которое он имел у абадзехов. Абадзехи, жившие в глубинной части горной полосы Западного Кавказа и оторванные от непосредственных сношений с русскими, сохранили в своем быту военные набеги на соседей как одно из существенных средств накопления. Военные походы под знаменами Магомед-Амина на горцев, отказывавших ему в повиновении, открывали для значительной части абадзехов широкие и при этом, так сказать, вполне легальные возможности получения военной добычи, и Магомед-Амин сознательно шел навстречу их притязаниям. Однако и среди них назревало недовольство его режимом. Получив нужную ему добычу во время набега на какой-нибудь непокорный бжедухский или шапсугский аул, рядовой абадзех вовсе не склонен был вслед за тем превращаться в постоянного «военнослужащего» в составе его войск или же нести материальные жертвы на их содержание.

Особенно умело использовал Магомед-Амин старинную вражду между шапсугами и бжедухами, которая тянулась много лет и старательно подогревалась бжедух-ским дворянством.

Осень 1850 г. он провел в походах, ставивших своей задачей закончить подчинение всех остальных адыгейских народов. Почти везде он встречал разрозненное сопротивление, но, опираясь на поддерживавшие его общественные элементы, заставлял приносить себе присягу. Характерно, что горцы, имевшие возможность найти защиту у русских, решительно отказывали Магомед-Амину в принятии присяги. Так, в частности, было не только на левобережье р. Кубани, но и на берегу Черного моря, где, как сообщает Н. Карлгоф, аулы и общины, прикрытые войсками береговой линии и не желавшие прекратить торговые сношения с русскими, «отстояли свою независимость». Отсюда, по-видимому, и проистекала впоследствии одна в высшей степени интересная мера, проведенная Магомед-Амином: он, заставив в конце концов натухайцев принести ему присягу, разрешил им в виде особого исключения вести торговлю с русскими.

Используя раздробленность адыгов и поддержку старшинской аристократии, Магомед-Амин в своих действиях применил следующую тактику: основав базу в главном мегкеме, построенном на р. Шовгаш, он, «окруженный преданными туземными старшинами и телохранителями», переезжал из одного горного ущелья в другое. Разжигая ненависть к «гяурам» и требуя во имя пророка соединение всех правоверных для борьбы «против распространяющегося владычества русских», он уверял «в силе и могуществе Шамиля и готовности его явиться в этот край с несметными силами». После этого для каждой группы аулов, расположенных в отдельном ущелье, он создавал, «временное правление из доверенных лиц» и двигался дальше. Все принесшие присягу обязывались содержать выставляемых мутазигов, внося на каждого из них от ста дворов по 1 рублю серебром, по одному барану, по две мерки пшена, по два круга сыра и прочее.

Довольно скоро значительной части горских народов Западного Кавказа стало ясно, что в ходе назревавшего военного конфликта между Россией и Турцией деятельность Магомед-Амина может привести их к подчинению последней. А это очень мало привлекало основную массу населения. Нападения же аминовских мутазигов на русские укрепления, сами по себе не приносившие серьезного вреда, давали местному командованию основание производить военные экспедиции за Кубань.

Тяжесть положения адыгских народов, живших на левобережье Кубани, увеличивалась еще и принудительными переселениями, которые они должны были совершать по требованию Магомед-Амина. До 1853 г. он два раза переселял в горы темиргоевцев, хатукаевцев и бжедухов, чтобы изолировать их от русских. Однако такое избавление очень мало их устраивало. Связи с русским населением были настолько прочны, что при первом же удобном случае адыги стремились освободиться от военно-теократической диктатуры Магомед-Амина. В октябре 1850 г. генерал Рашпиль писал командующему войсками о прикубанских бжедухах: «Живя целые десятки лет на Кубани в беспрерывных сношениях с нами, они пользовались всеми потребностями от нас, улучшили свою домашнюю жизнь, и трудно им теперь стать в уровень с теми горцами, которые не знакомы ни с какими удобствами жизни. Можно сказать, что все сопредельные Черноморской кордонной линии горцы смущены и не знают, к каким испытаниям поведет их далее Магомет Амин, влияние которого тяготит народ. Доказательством этого служит то, что шапсуги радовались, когда вице-адмирал Серебряков сжег магчиму (нечто вроде укрепления), устроенную Магомет Амином на р. Кудако, и даже предлагали мне истребить подобное устройство на р. Антхире».

Прекращение в июле 1850 г. торговли с горцами действительно сильно отразилось на их положении. Особенно остро чувствовался недостаток соли. Это обстоятельство привело к тому, что прибывшая 19 октября 1850 г. в Екатеринодар делегация бжедухских князей (Пщемаф Кончуков, Яндарь Эльбуздок, Джанклиш Гаджемуков, Аладжук Ахеджаков и Магомчерий Ахеджаков) в сопровождении пятидесяти дворян, подтвердив свои прежние позиции, просили русское командование возобновить торговлю, столь необходимую для их подданных. Они уверяли, что не только сами не будут участвовать в нападениях на русские войска, расположенные по кордонной лилии, но и не допустят этих нападений со стороны «неприязненных горцев» на пространстве от р. Афипс до р. Белой.